"Василий Гроссман, Илья Эренбург. Черная книга " - читать интересную книгу автора

Шмидта. шефа комбината, появлялись у входа. Это были садисты и маньяки: один
высокий, лет тридцати, с массивными плечами, со смуглым, смеющимся, радостно
возбужденным лицом и черными волосами, другой помоложе, небольшого роста,
шатен с бледно-желтыми ще- ками, точно после усиленного приема акрихина.
Имена и фамилии этих предателей человечества известны. Высокий держал в
руках метровую массивную трубу и нагайку, второй был вооружен саблей.
В это время эсэсовцы спускали натренированных собак, которые кидались в
толпу и рвали зубами голые тела обреченных. Эсэсовцы с дикими криками били
прикладами, подгоняли замерших, словно в столбняке, женщин.
Внутри самого здания действовали подручные Шмидта, вгоняя людей в
распахнутые двери газовых камер.
К этой минуте у здания появлялся один из комендантов Треблинки, Курт
Франц, ведя на поводу свою собаку Бари. Хозяин специально натренировал ее
бросаться на обреченных, вырывать им половые органы. Курт Франц сделал в
лагере хорошую карьеру, начав с младшего унтер-офицера войск СС и дойдя до
довольно высокого чина унтерштурмфюрера. Этот тридцатипятилетний высокий и
худой эсэсовец обладал не только организаторским даром в устройстве
конвейерной плахи, он не только обожал свою службу и не мыслил себя вне
Треблинки, где все происходило под его неутомимым наблюдением, он был до
некоторой степени теоретиком и любил обобщать смысл и значение своей работы.
Потрясают до глубины души, лишают сна и покоя рассказы о том, как живые
треблинские мертвецы до последней минуты сохраняли человеческое достоинство.
Рассказывают о женщинах, пытавшихся спасти своих сыновей и шедших ради этого
на великие безнадежные подвиги, о молодых матерях прятавших, закапывавших
своих грудных детей в кучу одеял и прикрывавшие их своим телом. Никто не
знает и уже никогда не узнает имен этих матерей. Рассказывали о десятилетних
девочках, утешавших своих рыдающих родителей, о мальчике, кричавшем у входа
в "газовню": "Русские отомстят, мама, не плачь". Никто не знает и уже
никогда не узнает, как звали этих детей. Рассказывали нам о десятках
обреченных людей, вступавших в борьбу - одни против огромной своры
вооруженных автоматами и гранатами эсэсовцев [и гибнувших стоя, с грудью,
простреленной десятками пуль.] Рассказывали нам о молодом мужчине, вонзившем
нож в эсэсовца-офицера, о юноше, привезенном из восставшего Варшавского
гетто, сумевшем чудом скрыть от немцев гранату; он ее бросил уже будучи
голым, в толпу палачей. Рассказывают о сражении, длившемся всю ночь между
восставшей партией обреченных и отрядами вахманов и эсэсовцев. До утра
гремели выстрели взрывы гранат, и когда взошло солнце, вся площадь была
покрыта телами мертвых бойцов и возле каждого лежало его орудие - палица,
вырванная из ограды, нож, бритва. Сколько простоит земля, - уже никогда
никто не узнает имена погибших. Рассказывают о высокой девушке на "дороге
без возвращения", вырвавшей карабин из рук вахмана и дравшейся против
десятков стрелявших в нее эсэсовцев. Два скота были убиты в этой борьбе, у
третьего раздроблена рука. Он вернулся в Треблинку одноруким. Страшны были
издевательства и казнь, которым подвергли девушку. Имени ее никто не узнает.
Гитлеризм отнял у этих людей дом, жизнь, хотел стереть их имена в
памяти мира. Но все они - и матери, прикрывавшие телом своих детей,
утиравшие слезы на глазах отцов, и те, кто дрались ножами и бросали гранаты,
и павшие в ночной бойне, и нагая девушка, сражавшаяся одна против
десятков, - все они, ушедшие в небытие, сохранили навечно самое лучшее имя,
которого не могла втоптать в землю свора гитлеровцев-гиммлеров, - имя