"Я.И.Гройсман, Ирина Цывина. Евгений Евстигнеев - народный артист " - читать интересную книгу автора

особенного, своеобразного предлагается нам в этих жанровых, стилистических
формах. Если нет такого взаимопонимания или хотя бы уговора, я лично
работать не могу.
Если я в чем-то не согласен с режиссером, то я его или переубежу, или
постараюсь понять его точку зрения, систему доказательств. Другого выхода
нет. Спорить по поводу каких-то конкретных ходов, красок и деталей - это
одно. Расходиться в коренных вопросах, в социальном понимании роли или в
мотивировках основных поступков - совсем другое. Тогда, по-моему, лучше
вообще не играть: не будет ансамбля, единого взгляда театра на явление и
пьесу. Я во всяком случае в одиночку работать не умею и противопоставлять
себе коллективу не могу. Другое дело, что я все равно буду делать роль
по-своему, отлично от других, со своей органикой, своими средствами, своим
голосом. Вот Серебряков в "Дяде Ване", например. По-моему, я высек то, чего
не было у других исполнителей этой роли. Чехов вообще не допускает игры в
поддавки с публикой. Мы рассуждали примерно так: моя задача все время была -
сохранять этого человека на достойном уровне существования. Из того плохого,
что о нем говорят другие персонажи, особенно дядя Ваня и Соня, я должен был
создать живого человека, а не схему, не шарж. За что-то же его любили такие
замечательные русские женщины, как Сонина мать и Елена Андреевна? Войницкий
говорит, что он бездарен, ничего не понимает в искусстве, но ведь этого на
сцене не покажешь! Бездарность или талантливость нельзя сыграть. Я могу
сыграть, что очень страдаю, чуть не плачу от того, что бездарен. А зритель
пусть потом сам разберется! Он должен получить материал для размышлений, и
богатый материал. Моя задача заключалась в том, чтобы, встав на место этого
человека, вникнув в его жизнь, оправдать его. По-моему, он в каких-то
случаях удивительно нежен к жене и дочери, иначе они бы его не любили, не
жалели. Он здесь, в доме дяди Вани, Сони и их друзей, чувствует себя
неуютно. Он считает себя выше их круга по общественному положению. Они
проще, приземленнее его, человека искусства. Когда я, профессор, столичная
косточка, вхожу, я сразу приковываю к себе внимание - я к этому привык.
Следовательно, Серебряков обладает каким-то обаянием, стилем речи.
Словцо скажет - как одарит. Конечно, он эгоист, так ведь в каждом есть
эгоизм, важны пропорции. Нельзя все время относиться к нему с иронией. В
третьем акте, который завершается выстрелом дяди Вани, мне оправдывать
поступки Серебрякова особенно трудно, так как его эгоизм переходит в другое
качество. Я объясняю его логику так: он себе кажется здесь очень добрым,
прямо возвышенным - если имение твое, то бери его! Я человек непрактичный,
книжный, я выше меркантильности! Он и тут, и раньше делает все, чтобы при
первом же столкновении скорее уйти от этой компании, Астров и Войницкий для
него просты, как валенок. Он про себя повторяет: "Я их уже видеть не могу!"
А вслух звучит: "Не оставляйте меня с ним! Он меня заговорит..." Вся роль
построена так, что он не хочет и не может опускаться до окружающих, не то
что понимать их. Этим я мотивирую линию поведения Серебрякова, его манеры,
облик. Он благообразен, сдержан, ни одного лишнего слова, ни одной жалобы -
в его представлении - зря. Но мотивировать поступки персонажа, выстроить
убедительную линию его поведения, то есть, на актерском языке, оправдать
его, - это не оправдание героя в буквальном смысле слова. Классическая
литература, тем более Чехов, должна быть сыграна сложно, объемно, без
примитивных ходов. Я вообще убежден, что любого персонажа надо играть так,
чтобы ты изнутри его оправдывал... Даже врага, бандита, убийцу артисту надо