"Бальтасар Грасиан. Критикон " - читать интересную книгу автора

разносит, - слуха и речи. Но вскоре он убедился в своей ошибке - при
малейшем шуме юноша настораживался, к тому же так искусно подражал рычанью
зверей и пенью птиц, что казалось, язык животных ему понятней, чем язык
людей, - такова сила привычки и упражнения с детства! В диких его гримасах и
прыжках чувствовались проблески живого ума, усилия души, пытающейся выразить
себя; но где не помогает искусство, там природа, увы, беспомощна.
Каждый явно желал узнать судьбу и жизнь другого; разумный пришелец
быстро понял, что отсутствие общего языка будет туг главной помехой. Речь -
плод размышления; кто не мыслит, тот не разговаривает. "Говори же, - сказал
философ, - чтобы я узнал, кто ты". В беседе душа благородно открывается
другому, заполняя своими образами его мысли. Кто с тобой не говорит, тот от
тебя далек, и напротив, тот близок, кто с тобой общается хотя бы письменно.
Так, мудрые мужи прошлого все еще живы для нас и в вечных своих творениях
ежедневно беседуют с нами, неустанно просвещая потомков. В беседе
переплетаются нужда и наслаждение, мудрая природа позаботилась сочетать их
во всем важнейшем для жизни. Посредством беседы нужные сведения
приобретаются с приятностью и быстротой, разговор - кратчайший путь к
знанию; в ходе беседы мудрость незаметно проникает в душу; беседуя, ученые
порождают других ученых. Без общего языка люди не могут существовать; два
ребенка, умышленно оставленные на острове, изобрели язык, чтобы общаться и
понимать друг друга. Благородная беседа - дочь разума, мать знания, утеха
души, общение сердец, узы дружбы, источник наслаждения, занятие, достойное
личности. Зная все это, разумный мореход первым делом начал учить дикого
юношу говорить и вскоре в этом весьма преуспел, ибо тот проявлял послушание
и охоту к ученью. Начали с имен - моряк назвал ему свое имя "Критило", а
юношу нарек "Андренио"; имена подходили на диво, одно говорило о
рассудительности, другое - о натуре человеческой *. Желание открыть свету
свой острый ум, всю жизнь подавляемый, и узнать неведомые истины
подстегивало любознательного Андренио. Вскоре начал он выговаривать слова,
спрашивать и отвечать, делал попытки рассуждать, помогая словом жестами; и
мысль, которую начинал высказывать язык, порою довершала гримаса. О своей
жизни он сперва сообщал отрывками, обрывками, клочками, и казалась она
Критило удивительной и невероятной; не раз он бранил себя, что не понимает
того, чему не мог поверить. Но когда Андренио научился говорить связно и
овладел изрядным, под стать своим чувствам, запасом слов, он, уступая
горячим просьбам Критило и пользуясь его умелой помощью, повел такую речь.
______________
* Критило от rpeч. "сужу", "думаю"; Андренио от греч. "муж".

- Я, - сказал Андренио, - не знаю, ни кто я, ни кто дал мне жизнь, ни
для чего ее дал. Сколько раз я без слов и без надежды вопрошал себя об этом
с любознательностью, равной моему неведению! Но если вопросы порождаются
незнанием, мог ли я сам себе ответить? Временами я пробовал рассуждать,
надеясь, что настойчивость поможет мне превзойти себя самого; еще не обретя
единства духа, пытался я раздвоиться, отделиться от собственного неведения,
дабы удовлетворить страсть к знанию. Ты, Критило, спрашиваешь меня, кто я, а
я хотел бы это узнать от тебя. Ты - первый человек, увиденный мною, и в тебе
зрю я свой портрет, более верный, чем в немом зеркале ручья, к которому меня
часто гнало любопытство и где тешилось мое неразумие. Но, коли хочешь знать
историю моей жизни, я тебе расскажу ее - она и впрямь удивительна, хоть