"Александр Грищенко. Вспять " - читать интересную книгу автора

Лунной.
А "стенка" была, как отдельная квартира! Высокая, почти до потолка,
выше всех нас. На самом верху, на мраморном блоке, стояла желтая деревянная
тетька, голая, с густой извилиной волос. Еще поверху любил ходить рыжий кот.
Взлетал туда по ковру, а потом прыгал на стол. Сшибал вазы. Но главное - под
потолком, разложенный на старых газетах, сушился привезенный с гор, растущих
где-то неподалеку от города, - шиповник. Шиповник сушился. До окаменения!
Сразу же под доской, на коей сушился шиповник, размещался верхний ряд
шкафчиков. Чтобы открыть их, нужно было взобраться на стул или встать на
выпирающий нижний ряд. Или залезть на стол, если хотелось порыться в крайне
правом ящике, ближайшем к окну. В крайне правом лежали папки с детскими
рисунками нашими: акварельными, карандашными или исполненными жгучим
фломастером. Их необходимо было держать взаперти. Рисунки держать. Чтоб не
повыбежали из них ненароком флюоресцентные фазаны, зайцы с длинным худым
телом и медвежьими лапами. Чтоб не сошел с покоробившегося от воды листа
акварельный Богъ, с толстыми рыжими лучами и паровозным колесом вокруг
главы. И правильно делали, что держали их в папке. В шкафу. Особенно -
инопланетян. Зеленых чудиков.
И еще - альбомы с фотографиями. И не самыми старыми фотографиями. Зато
черно-белыми, по большей части сделанными папой, проявленными и
отпечатанными в темной ванной, высушенными на прищепках. На некоторых
фотографиях извивался темный лохматый червячок на белой в горошек простыне.
На других этот же червячок был туго спеленат в виде белой куколки с крупной
глазастой головой. Это был я. Когда я себя не помню. Это значит - я, когда
меня, собственно, и не было. Но было нечто копошащееся, плачущее, смеющееся
и только долженствующее стать мною.
На других фотографиях - большой белый головастик. Мой брат. На
третьих - мы вместе. На четвертых - мы еще с кем-то. На пятых - еще кто-то,
но не с нами. И так далее. Родительские фотографии населяли отдельные
альбомы. Но это было целое общежитие фантомов, где, кроме странных каких-то,
до неприличия молодых и даже маленьких мамы и папы, кроме знакомых дяденек и
тетек, не лысых еще и безбородых, никого не было больше ходячих и говорящих.
Они как позастывали в разных позах, то так и все. Все. Расплющились толстыми
альбомами. И упрямо молчали.
Слева от крайне правого шкафчика, севернее шкафчика южного - иные
шкафчики. В одном - энциклопедические словари: "Советский энциклопедический
словарь"... Точнее - два "Советских энциклопедических словаря": новый, в
виде единого бумажно-обложечного булыжника с золотым тиснением по
густо-коричневому коже заменителю, и старый, в двух истрепанных томах. Зато
с картинками. И портретами... "Биологический энциклопедический словарь".
"Географический энциклопедический словарь". И черный "Биобиблиографический
словарь. Художники народов СССР. Том 3".
Елочные игрушки в картонной коробке. Вынимались раз в год. И прятались
раз в год. Висели на ветвях искусственной пластиковой елки, которая тоже
большую часть жизни проводила в одном из верхних ящиков. В разобранном виде.
Игрушки были стеклянные и нестеклянные. Стеклянные - красивее. А из
стеклянных самые красивые - яркие шары, а в них - отражаются наши лица и
делаются похожими на морды и рыла. Любимой нашей игрушкой был белый
стеклянный домик, засыпанный белым стеклянным снегом. Роль снега исполняла
также вата и гирлянды из нежной фольги. Гирлянды из грубой фольги