"Владимир Григорьев. Вложено при рождении (Авт.сб. "Рог изобилия")" - читать интересную книгу автора

Да, угловатости. - Досадуя на себя, хирург отметил, что голос его приобрел
льстиво-коварное, насморочное звучание, каким в радиопередачах наделяют
кокетничающих лис и министров королевского двора. - Вот знаете, забыли
однажды внутри оперируемого пинцет. Забыли, понимаете, пинцет, и баста!
Стерильно чистый, прокипяченный такой пинцет. Реконвалесцент был
удовлетворен исходом операции. Но однажды-таки почуял присутствие
излишнего предмета. И пинцет, к общему торжеству, был изъят из тела.
- Пинцет? - Больной разглядывал доктора с неподдельным и
всевозрастающим удивлением.
Но выйти из образа работающего на намеках детектива хирург уже не мог.
- Да, пинцет. Обратиться к специалистам заставило его вот это, я бы
сказал, геометрическое ощущение угловатости. Во сне ему снилось, будто он
работает шпагоглотателем и иногда заглатывает шпаги натуральным образом,
без обмана.
- Доктор, - меняясь в лице, сказал больной, - вы готовите меня к
чему-то ужасному. Уж не зашили ли вы мне чего-нибудь лишнего?!
От этого вопроса лоб доктора собрался морщинами, точно лужица под
секундным ударом ветра.
- Нет, нет! - в отчаянии замахал руками хирург. - О пинцете это я так,
ассоциативно. Аллегория!
Теперь, казалось, больной вообразил, что над ним просто не очень удачно
подшучивают, испытывают грубоватый медицинский фольклор. Он безучастно
откинулся на подушки, потеряв видимый интерес и к разговору, и к стоящему
перед ним врачу.
Тогда доктор решился на крайнюю меру. Он пошел в лоб, во весь рост, как
солдат идет против танка, пугаясь собственной решимости, но полный новых
надежд.
- Мы вам ничего не вшивали, - страшным шепотом сказал он, и весь груз
сказанного улегся на это "мы". - Проделал это кто-то другой. Давно, в
детстве...
Превозмогая сопротивление тугих бинтов, больной привстал с кровати.
Доктор продолжал рассказывать, пристально вглядываясь в лицо потрясенного
собеседника.
- Зачем вы не положили ее обратно? Зачем?! - словно в бреду вырвалось у
больного. - Никто не должен был знать. Никто! Даже я. Это послание.
Послание, но не для ваших эпох. Вы все равно...
И, разрывая бинты, больной рухнул на подушки.
- Кислород! - повелительно протрубил хирург, в мгновение оказываясь у
дверей палаты.
Топот ног шквалом пронесся по больничному коридору.
- Тишина! - рявкнул он в сумрак служебных пространств.
Коридор замер. И в легкие больного хлынули свежие потоки живительного
газа.
Ввергнутый ходом событий в ситуацию хирургической действительности,
доктор как бы обрел самого себя. И привычный покой профессионально окутал
его сердце.
В коротком лихорадочном признании больного доктор уловил хрупкий, как
тающая льдинка, край тайны, рассеивающегося миража. О каких эпохах
проговорился больной? Кому суждено расшифровать текст таблицы? Кто, в
конце концов, зашил ее? И зачем?