"Григорий Исаевич Григоров. Махно" - читать интересную книгу автора

присоединиться к махновцам или вернусь к своим. Я сказал, что меня ждет
мать, повидаю ее, а потом уж решу, что делать. Каретников понял меня и
попросил своих односельчан отвезти меня на Философскую улицу к дому ?5, где
проживал мой старший брат с семьей. В горде еще продолжалась перестрелка,
женщины с детьми и старики бежали к мосту.В толпе мелькнула фигура женщины с
ребенком на руках, похожая на Наташу Зарудную. Разве не романтично, что за
меня боролась дворянка Наташа Зарудная, что меня, большевика, анархисты
везут к моим родным? Разве не удивительно, что из тюрьмы, а возможно от
расстрела, меня спасли "свирепые махновские бандиты", аархисты?Как все в
жизни противоречиво. В тачанку мы сели втроем. Один махновец правил
лошадьми, другой сидел у пулемета. Лошади неслись, возица покрикивал: - Эх
вы разудалые, ласточки сизокрылые мои. -- Махновец, сидевший у пулемета,
внимательно следил за чердаками и крышами, откуда нас могли обстрелять. У
базарной площади тачанка повернула в сторону Философской улицы, остановились
напротив входа в квартиру моего брата. Вся улица была запружена тачанками и
махновской кавалерией. Ставни всех квартир в доме были наглухо закрыты.Сойдя
с тачанки, я тихо постучал в дверь. Никакого ответа. Я снова постучал
посильнее и сказал: - Откройте, это Гриша, меня освободили из тюрьмы. --
Какое-то время за дверью было тихо, потом услышал шум, голоса, плач,
внутренний засов был отодвинут, и дверь распахнулась. Я попал в объятия
своей матери. Все мое лицо стало морым от слез, меня щупали, словно
проверяя, я ли это. Мать начала целовать мои виски и вдруг вскрикнула,
оказывается, они у меня стали седыми. Вот такой глубокий след оставила моя
первая тюрьма. А шел мне только 20-ый год. На время мы забыли о моих
спасителях, а те сидели в тачанке и улыбались, любовались семейной встречей.
Думаю, что и они думали о своих семьях, от которых были оторваны
революционной стихией. Как тут не вспомнить картину Репина "Не ждали".

Мой брат, его жена, сестры жены, мать и я упрашивали махновцев зайти в
дом и отдохнуть в домашней обстановке от непрерывных бдений и скачек по
лесным тропам и широкой степи Украины. Они поблагодарили за приглашение, но
тказались войти в дом. Мы все стяли на лесенке и видели, как они умчались на
своей тачанке в сторону Днепровского моста. В таие минуты меньше всего
думаешь о политике, партии, движениях, мне было откровенно жаль расставаться
с этими людьми, которых я, может быть, никогда не увижу. А они принесли мне
свободу, а может быть, вернули мне и жизнь. Я мучительно думал, почему в
жизни все спуталось, настолько спуталось, что мы часто не видим людей с их
индивидуальностью из-за каких-то отвлеченных идеологических понятий и
догматизма.

Я испытывал странное чувство. Казалось бы я снова на свободе, нахожусь
среди близких, которые за мной ухаживают, обмывают, кормят и укладывают в
чистую постель. Что же меня тревожит? На улице раздавался топот лошадей,
слышны были пулеметные очереди, гул пушек и одиночные винтовочные выстрелы.
Армия генерала Слащева обстреливала с Амура город, захваченный махновцами.
Снаряды попадали в магазины, в частные дома и вызывали пожары. Красное
зарево полыхало по всему небу. Почти по-соседству с нашим домом застрочил
пулемет, слышен был визг винтовочных пуль. Но раздавались и голоса пьяных,
они во все грло распевали песни, меньше всего думая о смерти.