"Григорий Исаевич Григоров. Махно" - читать интересную книгу автора

красная подушка, переданная мне еще в Синельниково моими родными. Борис,
шагавший рядом со мной, буркнул: -Твоя подушка это наше знамя.- На широких
тротуарах Екатерининского проспекта люди останавливались и внимательно
всматривались в лица арестованных. Мне показалось, что ни у кого не было
злонамеренных улыбок, лица были серьезные и напряженные. Пришла на память
картина В.И.Сурикова "Утро стрелецкой казни", где художник изобразил две
группы людей, по-разному относившихся к трагедии стрельцов. Даже ребятишки,
которые всюду ухитряются увидеть смешную сторону, казалось, смотрели
серьезно и с любопытством.

У Садовой улицы этап свернул налево и вышел на огромную площадь, где
были расположены друг против друга два острога: арестантские роты для
уголовников и политическая тюрьма. Высокие каменные стены политической
тюрьмы, узкие железные решетки, круглые башни порождали чувство
обреченности, особенно у тех, кто впервые попадает в эти бастионы. "А бедное
сердце так жаждет свободы". Я вспомнил, как после февральской революции все
двери тюрем были открыты.

Я снова встал перед воротами той самой тюрьмы, перед которой стоял три
года тому назад. Но сейчас я здесь стою не в качестве зрителя, а в качестве
политического заключенного. Я думал: произошла революция, свергли монарха, а
политическая тюрьма осталась. Каким чудом сохранилась эта мрачная бастилия,
немая свидетельница людского горя. Стены мрачной тюрьмы как бы хотят
сказать: все меняется, но мы остаемся, мы нужны всем властям.

Когда я приехал через много лет в Днепропетровск хоронить своего брата,
мне сказали, что губернская тюрьма уничтожена, вместо тюрьмы построен Дом
советов.

Этап простоял у тюрьмы около часа. Лязгнул железный засов, ворота
открылись и нас ввели в ненасытную пасть каменного чудовища. Через эту
тюрьму прошло не одно поколение революционеров. Мне жена (она старше меня)
потом рассказывала, что и она сидела в этой тюрьме в 1912 году за участие в
демонстрации по поводу Ленских расстрелов.

Наш этап разбили на группы, одних сразу увели, женщин оставили на
первом этаже, а небольшую группу, в том числе и меня, провели по лестнице на
2-ой этаж, одели в полосатые арестантские костюмы, выдали по паре белья и
круглые шапочки, какие в теперешнее время носят академики. Начали
распределять по камерам. Меня втолкнули в каменный мешок с узенькой
решеткой, выходившей на пустынную Полевую улицу. Я узнал, что нашу камеру
называли камерой смертников, что не предвещало ничего хорошего. В нашей
камере находилось 18 человек, а в соседней камере было больше 100
арестантов. Начальником тюрьмы был некий Белокоз, он здесь сохранился с
дореволюционного времени, моя жена, сидевшая в этой тюрьме до революции,
помнит его.

В двух камерах собрался весьма пестрый состав: эсеры, анархисты,
большевики, бундовцы, сионисты, махновцы, фальшивомонетчик и просто
участники каких-либо выступлений против властей. Самая большая группа была