"Николай Грибачев. День и две ночи " - читать интересную книгу автора

- Давно на фронте?
- А мы на фронте и не были, только приехали - отступать приказали.
Раненого, который так и не приходил в сознание, втроем донесли до
машины.
- Шок, - сказал майор. - И ранение серьезное. Тоня, йод, шприц, бинты -
живо! А вы, лейтенант, можете двигаться.
- Будет жить сержант?
- Прооперируем - увидим. Топайте по своим делам, привет!..
Над дорогой снова шли самолеты. Лицо сестры побелело от страха, черные
глаза округлились, как две залитые тушью буквы "о", но хлопоты она свои
продолжала. Врач уже не обращал внимания ни на трескотню, ни на нас. Мы
пошли к машине, а когда примостились снова в кузове на взрывчатке, попутчик
сказал:
- Вовремя нос в землю сунул, иначе имел бы дырки в голове. Практику где
проходил?
- В Смоленске, в Ярцеве и в других местах.
- Опыт - вещь! Вот наберемся - попищит у нас фриц!
- Думаешь, и отступаем потому, что опыта не хватает?
-  Ну, не совсем так просто, но отчасти и так. Немцы до нас кое-чему в
Европе научились, а у нас и кадровики практиковались только на мишенях.
Полигонная психология! Такому всегда кажется, что каждая пуля и снаряд в
него летят, каждый самолет его персонально ищет. На себе испытал. А
привыкнет - и не так страшен черт. Немца живого вблизи видел?
-  Парашютиста пленного. По улице вели. С кипрским загаром, сволочь,
картинно шел, как на параде.
-  Вера у них в себя есть! А, в общем, ничего особенного, тоже на двух
ногах ходят. И пуля хорошо берет. Когда я от самолета в лес чесал, за мной
один покатился - из десанта на танке. Шустрый на ногу. Мундирчик расстегнут,
грудь рыжей волосной наружу. Из автомата посыпает, кричит что-то. Я
чувствую - вес у меня побольше, не уйти.
Прилег за сосной, подождав малость, и стукнул из пистолета. Результат
обыкновенный - свалился. Другие же и гнаться перестали, поостереглись...
Ничего, при выдержке бить можно!
-  Это, наверное, приятное сознание - самому убить врага.
-  Ничего, между прочим, интересного. Не о нем, а о себе думаешь. А он
как наваждение, если бы можно было крестом откреститься, и стрелять не
стоило бы. Но, как говорил Староиванников, на погосте живучи, всех не
переплачешь.
- Это не Староивашшков, а Лесков.
-  Разве? Тоже умен был!..
За железнодорожным переездом, где нас накоротке еще раз пробомбили,
свернули вправо и мимо какого-то заводика, по дороге в густой еще зелени
ракит попали прямо на край полевого аэродрома. Шофер на полуторке сразу же
уехал, мы с лейтенантом остались. Отсюда, с края аэродрома, открывалось
много любопытного. Левее, к Верее, и правее, к Боровску, далеко, насколько
хватал глаз, лежали темно-серые пятна полей среди рощиц, словно бы
выполненных из старой бронзы - желтизна с прозеленью. Среди них в разных
местах поднимались одинокие столбы дыма - горели села. Еще дальше, у края
горизонта, все было затянуто пылью, копотью, дымом, будто на землю всей
тяжестью осела грозовая туча, в которую пикировали самолеты - и наши и