"И.Грекова. Под фонарем (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

стоила огромных трудов, но ее следы исчезали слишком быстро. Через два-три
дня снова откуда-то выползали полчища книг, предметов одежды, радиодеталей
- и расселялись в квартире по-своему. Мебель была старая, когда-то
хорошая, но теперь она пришла в упадок. Толя называл эту мебель "блеск и
нищета куртизанок". Особенно в этом году она как-то сразу стала
разваливаться. Воля чертил на обеденном столе - старинный стол красного
дерева, и вдруг он под его локтем рассыпался. Воля ругался, а Толя, как
всегда, иронизировал, потом оба вместе, толкаясь и перебраниваясь,
скрепили ножки стола обыкновенной доской. Были разговоры "хорошо бы
позвать краснодеревца", но из стадии разговоров не вышли. Стол так и стоит
до сих пор с сосновой доской между ногами красного дерева. А вот мягкую
мебель - диван и два кресла - в прошлом году обили. Татьяна Васильевна
очень гордилась: она обила мебель, у нее как у людей. Был приглашен по
рекомендации старик обойщик. Две недели он царил в квартире: сорил, курил,
пел песни, а на третью неделю запил и пропал. Татьяна Васильевна ездила к
нему, унижалась, задабривала, чуть ли не насильно привезла его, пьяного, и
он заснул на развороченном диване. Да, много всего было, пока наконец
диван и кресла не уставились по местам в своей новой нарядной одежде. Они
стояли красиво и послушно, как хорошо воспитанные дети, и каждый раз,
приходя с работы, Татьяна Васильевна радовалась на них. Она даже начала
подумывать о новых хозяйственных подвигах, например ликвидировать все
барахло. Барахла накопилось невероятно много. Ужаснее всего были книги.
Они словно размножались сами собой. Они были всюду: большие и маленькие,
переплетенные и мягкие, старые и новые. В сущности, настоящими жильцами
квартиры были книги, а люди только так. На манер чеховских сестер,
мечтавших о несбыточной Москве, Татьяна Васильевна мечтала разобрать книги
и позвать букиниста. Иногда она даже принималась за дело и привлекала
детей. Ничего из этого не выходило. Кончалось всегда тем, что из-под спуда
появлялись какие-то диковинные, давно забытые книги и не заглянуть в них
было попросту невозможно. Что же, вместо разбора книг получалось, как они
говорили, "изба-читальня". Вся семья, сидя среди разворошенных книжных
груд, с упоением читала.
На втором месте после книг в квартире была старая обувь. Разные туфли,
сапоги, ботинки, полуботинки, боты, ботики. Они толкались в передней,
паслись под кроватями - пыльные, беспризорные. В сущности их никто не
носил, а выбросить было жалко и стыдно - ведь "у людей" ничего не
выбрасывают... У Татьяны Васильевны с детства было убеждение, что старые
вещи можно "продать татарину". Но "татарин" почему-то не приходил, -
видимо, люди этой национальности занимались теперь другими делами. Хорошо
бы подарить кому-нибудь эту обувь, лучше всего оптом, но кому? Нет,
предложить такой подарок было стыдно. Ведь обиделась бы я, если бы мне
кто-нибудь подарил старые туфли? Обиделась бы. Однажды она украдкой
вынесла и поставила пару туфель на лестничную площадку - авось кто-нибудь
возьмет. Как бы не так! Назавтра туфли нагло стояли на прежнем месте, даже
как-то избоченились, и она стыдливо унесла их обратно.
А когда перебили мебель, ей вдруг стало казаться, что все возможно.
Погодите, справлюсь и с книгами, и с туфлями... Но тут Воля опрокинул на
нарядное свежее кресло банку с тушью, и Татьяна Васильевна, к стыду
своему, почти не огорчилась, скорее даже обрадовалась: теперь можно снова
забыть о букинисте...