"И.Грекова. Фазан (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

Полиэтиленовые мешки. Консервные банки. Уродливые уцененные товары:
женские шляпы, которые можно увидеть разве в кошмарном сне; жесткая,
бесформенная обувь - железный башмак...
В ночном воображении Федора Филатовича (одурманенное снотворным, оно
колебалось на грани бреда) кучи мусора окружали его, душили. Выброшенная
фаянсовая раковина давила на грудь. Он барахтался в мусоре, разгребал его,
не мог одолеть. Пытаясь выбраться из отходов (они-то и были его
болезнью!), он порывался встать, некоторые мышцы еще работали, но только
перекатывался к краю тахты и валился на пол...
Приходила Даша, поднимала его (он был худ и легок, но все же слишком
тяжел для ее немолодых рук, усталого сердца), снова укладывала, поила с
ложечки... Хотела и не могла понять: что же его так мучает? И опять он,
пытаясь пробиться, кричал свое "а!", все меньше надеясь, что его поймут.
Нет, все-таки не такое уж ясное было сознание. Он путался даже во
временах года. Была сейчас зима? Осень? Неясно. Солнца, во всяком случае,
не было. Солнце бы он различил. На всем лежал мутный, мусорный, сероватый
оттенок. В любое время дня. Даже вечером, когда зажигали лампу с оранжевым
абажуром. Сероватым было и Дашино лицо, как будто не совсем чистое,
угнетенное возрастом. И потолок уже не был бел. Порой ему казалось, что и
Даша - уже не Даша, а неряшливая кучка мусора. Он ужасался, не чувствуя в
себе привычной любви. Любовь к Даше многие годы была частью его самого.
Разрушился он - и любовь разрушилась. "Опомнись, это же Даша!" - говорил
он себе, но упорная нелюбовь ворочалась внутри. Когда Даша уходила из дому
- в магазин, в аптеку, - ему даже становилось легче. Но если она долго не
возвращалась, он пугался. Как маленький ребенок без мамы.


А кран все журчал, всхлипывал, расточал, растрачивал. Федор Филатович
долго искал для его деятельности подходящее слово и наконец вспомнил:
английское "waste". Точного русского эквивалента нет. "Waste" - нечто
вроде наших "уничтожение", "распыление", "зряшная трата", но короче,
полнее, выразительнее. Он думал об этом явлении английским словом, не
переводя на русский. И сам кран словно обрадовался найденному слову и
журчал: "waste, waste", - издеваясь, насмешничая. Короткое слово
попеременно звучало как свист, как вздох, как всхлип. Заткнуть бы этот
кран, наказать, обуздать! И снова "а!", "а!", и снова непонимание. Лиза
поняла бы, но ее не было. Все реже, глуше, безнадежнее звучало "а!".
Однажды ночью прекратилась подача воды. Кран последний раз проскрипел
"waste" и, захлебнувшись, умолк. Федор Филатович ушам своим не верил:
наконец-то замолчал его враг! Счастье. Но оно длилось недолго. Счастье
вообще не длится. Кажется, у Чехова в записной книжке сказано: счастье
длится столько времени, сколько нужно, чтобы завести часы. Завели часы - и
все.
Прислушавшись к темной, больной тишине, Федор Филатович с ужасом понял,
что дело не в кране. Дело в его собственной жизни. Это она, его жизнь,
уходит, утекает, как вода из крана. Этой утечки уже не унять. Берег
крошки, корки, считал себя хозяином, а жизни своей не сберег.
Уходит жизнь. В мусор, отходы, ничтожество. И не только сейчас. Уже
давно началась утечка. Болезнь только помогла ее осознать...
Когда же он упустил свою жизнь, единственную? В чем и когда ошибся?