"И.Грекова. Фазан (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

Если бы знать! Выздороветь и начать сначала. Пускай стар - никогда не
поздно начать. Пускай даже не выздороветь - хотя бы понять себя перед
смертью. Прожил жизнь, а себя самого так и не понял.



3

Чтобы понять, когда и с чего это началось, надо вспомнить свою жизнь с
начала и до старости. Старики часто пишут воспоминания. Писать он не
может. Он будет думать свои воспоминания. Про себя.
Память, конечно, уже не та. Связной последовательности не получается.
Отдельные вспышки, зарницы. Между ними - провалы, мрак. Может быть, там
вообще ничего не происходило? Не помнится - значит, не происходило.
Неважно. Важно понять: когда?
Собственно говоря, такого момента, такого отчетливого перелома не было.
Постепенно, исподволь менялась жизнь. Роясь в ней задним числом, можно
было только различить два варианта: "еще нет" и "уже да". И то не с полной
определенностью. Кажется, "уже да", а подумаешь - "еще нет"...
Сомнения прекращались, когда он вспоминал детство. Чистое, ясное "еще
нет!". Счастье длящееся. Свет неомраченный. Даже кран при мыслях о детстве
как будто затихал, стесняясь. Во всяком случае, звучал не так громко Можно
было ненадолго забыть о нем. Все чаще он стал искать этого прибежища.
Детство - самое раннее. Даже в его памяти не оставившее следа. Нет ни
одного человека, помнящего его таким. Сохранилась фотография. Ему около
года. Фотография давняя, дореволюционная, глянцевая, на твердом картоне.
Мальчик в девчачьем платьице с кружевным воротником (так тогда одевали
детей) сидит в креслице плотно, упористо, широко расставив ножки в белых
вязаных башмачках (их, конечно, вязала мама, рукодельница. При мысли о
маме укол в сердце, но об этом потом). Мальчик еще не умеет ходить -
потому так девственно белы его башмачки. Круглое личико выражает
безграничное доверие. Глаза широко открыты; вокруг них - сияние черных
ресниц (так дети рисуют солнце). Глядя на эти ресницы, трудно поверить,
что они настоящие, не приклеены. Впрочем, тогда ресниц не приклеивали.
Мама рассказывала: когда тот мальчик гулял зимой, на ресницах не таял
снег. Для Федора Филатовича маленький Федя с фотографии был не он сам, а
"тот мальчик". Он не чувствовал, между ним и собой никакой связи.
Сегодняшнее его тело - поношенное, истаскавшееся, неподвижное, и то -
пухлое, новенькое, невинное; неужели же это был один и тот же предмет,
хотя бы измененный временем? Не может быть. Чистая случайность, что его с
тем мальчиком звали одинаково, одним и тем же сочетанием букв.
Тот мальчик, говоря объективно, не просто красив - пленителен. Глядя на
него, трудно не залюбоваться, не вздохнуть, не загрустить. Такая прелесть
чрезмерна, она уже не радует, а ранит. Может быть, сознанием своей
недолговечности? Растет человек, грубеет, потом стареет...
Федор Филатович, пока был на ногах, смотреть на эту фотографию не
любил. Он вообще неохотно возвращался к прошлому. Не берег воспоминаний,
не копил их, а вытряхивал. Не понимал, чем так восхищается Даша. Ну, сидит
карапуз, расставив ножки, растаращив глаза. Только теперь понял, что она,
бездетная, мечтала бы о таком сыне... А тогда - не интересовался. Не знал