"И.Грекова. Хозяева жизни (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

когда я ел, так смотрела - словно молилась. Исхудала, стала такая голубая,
прозрачная. Я не очень беспокоился. Я ведь и сам был худой, как уличная
собака, но все у меня внутри горело.
Света, конечно, не было, по вечерам темно. Мы с мамой рано ложились
спать, в валенках, в шубах, наложив на себя сверху все тряпье, какое было
в доме, и тут начинались разговоры. Мы говорили в темноте без конца. О
чем? Об искусстве, о его перспективах, о моих замыслах. О моем будущем.
Никогда не говорили о быте, о еде, о трудностях. У нас это не было
принято. В нашем доме и раньше не говорили о деньгах, например. Как-то
считалось, что приличные люди об этом не говорят.
Так мы жили с ней, и я был счастлив. И вот однажды, в феврале
девятнадцатого года, двадцать пятого февраля, такой сиреневый был вечер, я
пришел домой из студии и нашел ее мертвой.
Он остановился и снова издал тот внутренний мычащий звук, и снова я
покосилась: не плачет ли? Нет, не плачет.
- Как я тогда выжил, выдержал - объяснить не могу. Я был в отчаянии.
Виноват: увлекся искусством (черт бы его взял, это искусство!), а ее,
знаете, убил. Но, так или иначе, я выжил и даже в люди выбился. Но это уже
потом. Сначала был на фронте, в каком-то дорожном отряде. Потом заведовал
конюшней. Вернулся в Петроград, когда уже жизнь стала полегче. И опять -
искусство. В новой студии писал уже настоящими красками. А потом стукнулся
в Академию художеств. Вообразите, приняли - с моим-то происхождением.
Впрочем, мне везло. Работал как бешеный. Еще студентом выставлялся. Имел
успех. Академию окончил с отличием. Но это все, конечно, пустяки. Вы же
вот, например, не знаете, что был такой художник Галаган?
- Видите ли, я не из той среды и вообще плохо знаю живопись. Только
почему вы говорите был?
- Потому что был. Посмотрите.
Он протянул над столом свои тонкие коричневые руки. В них было что-то
неестественное, не совсем человеческое. Может быть, так казалось потому,
что средний палец был много длинней остальных, как на орлиной лапе. И эти
орлиные руки дрожали. Они буквально плясали над грязной скатертью. Чтобы
их остановить, ему пришлось уцепиться за край стола. "Так вот почему, -
подумала я, - он все время за что-то держится".
- Был, - повторил он. - Был такой художник Галаган. Знаете, мне иногда
кажется, что это не я был. Уж очень я был счастлив. Я ужасно горевал после
смерти матери, но все-таки, вы понимаете, был счастлив, несмотря ни на
что. Словно был приговорен к этому счастью. Все видел свои картины,
которые напишу, чувствовал их - до обморока, до галлюцинации. А главное,
знал, что могу их написать и напишу и что жизнь велика. Трудно поверить,
но, знаете, я даже теперь по ночам иногда не сплю и вижу картины. Но
теперь это очень тяжело, из-за рук.
Так вот, о чем я сейчас рассказывал? Да. Был я художником, и жил один,
и был счастлив. И тут я влюбился. В первый раз в жизни. Да как влюбился!
Она была жена одного моего приятеля, инженера. Звали ее Нина Анатольевна.
Прекрасная женщина. Вот именно прекрасная. Большая, статная, сильная.
Волосы светлые-светлые, почти белые. Обычно светлые волосы бывают мягкие,
а у нее они были жесткие, густые и вьющиеся. Стояли на голове, как шлем
Афины Паллады. И такого невероятного цвета! Все думали, что она красится.
Она уже привыкла. Бывало, спросит кто-нибудь: "Правда ведь, вы красите