"Грин Грэм. Конец одного романа" - читать интересную книгу автора

останавливаюсь, подсчитываю и отмечаю на рукописи, сколько сделал.
Типографии ничего подсчитывать не надо, я пишу на первой странице цифры -
скажем, 83764. В молодости даже свидания мне не мешали, я не назначал их
раньше часу и, как бы поздно ни лег (если спал у себя, конечно), перечитывал
то, что сделал утром. Не помешала мне и война. На фронт меня не послали, я
хромой, а товарищи по гражданской обороне только радовались, что меня не
привлекают спокойные утренние дежурства. В конце концов стали считать, что я
- убежденный, серьезный человек, тогда как серьезно я относился только к
письменному столу, к листу бумаги, к отмеренному числу слов, стекающих с
пера. Одна лишь Сара смогла разрушить мое самодельное правило. И первые
бомбежки, и "фау-1" 1944 года бывали ночью. Сара могла прийти только утром,
позже к ней ходили люди - отоварившись, они почти всегда хотели поболтать
до вечерней сирены. Иногда она забегала между двумя очередями, и мы любили
друг друга, скажем, между бакалеей и мясом.
Но я и тогда мог потом сесть за работу. Пока ты счастлив, ты выдержишь
любой распорядок, это горе сломало мои рабочие правила. Когда я заметил, как
часто мы ссоримся, как часто я мучаю Сару своей раздражительностью, я понял,
что наша любовь обречена - она превратилась в любовную связь, у которой
есть начало, есть и конец. Я мог сказать, в какой миг она началась, и понял
однажды, что могу сказать, в какой час она кончится. Расставшись с Сарой, я
не начинал работать, я вспоминал, что мы говорили друг другу, и сердился или
каялся, но всегда знал, что ускоряю ход событий, гоню и выталкиваю из моей
жизни единственное, что люблю. Пока я верил, что любовь жива, я был
счастлив, я не раздражался, вот она и тянулась. Если же ей суждено умереть,
я хотел, чтобы она умерла побыстрее. Все было так, словно любовь - какой-то
зверек, попавший в ловушку: ему очень плохо, он истекает кровью, надо
закрыть глаза и его убить.
Работать я не мог. Я уже говорил, что работа наша свершается
в подсознании, последнее слово написано там прежде, чем первое появится
на бумаге. Мы вспоминаем, а не сочиняем. Война не тревожила этих глубин, но
конец любви был намного важнее и войны, и книги. Я творил этот конец: слово,
из-за которого Сара плакала, казалось бы - такое внезапное, рождалось в
подводных пещерах. Книга не ладилась, любовь спешила к концу, гонимая
вдохновением.
Ничуть не удивляюсь, что Саре книга не понравилась. Я писал ее без
музы, без помощи, без всякой причины - просто так, чтобы жить дальше.
Критики говорили, что это - работа мастера; да, только мастерство и
осталось от былой страсти. Я надеялся, что страсть вернется, когда я стану
писать другую книгу,- разволнуюсь и вспомню то, чего и не знал. Но целую
неделю после встречи с Сарой я вообще не мог работать. Вот, опять "я" да
"я", словно речь обо мне, а не о Саре, о Генри и, конечно, о том, кого я
ненавидел, не зная, даже в него не веря.
Я попробовал писать с утра, ничего не вышло. За обедом я слишком много
выпил, до вечера работать не мог. Когда стемнело, я стал у окна, не зажигая
света, и смотрел на освещенные окна по ту сторону. Было очень холодно, я мог
согреться только у самой печки, а там сильно припекало. Редкие хлопья снега
медленно проплыли мимо фонарей и коснулись стекла мокрыми пальцами. Я не
услышал, что внизу звонят. Хозяйка постучалась и сказала: "К вам какой-то
Паркис", подчеркивая самим словом невысокий ранг посетителя. Я не знал, кто
это такой, но сказал, чтобы она его впустила.