"Борис Гребенщиков. Книга-прозы" - читать интересную книгу автора

опомнился и, улыбнувшись широко, сказал что-то пианисту, и они
засмеялись, только пальцы его все гладили и гладили гриф, словно
внезапно ослепли...

Глава двенадцатая
...Когда же он открыл дверь - отступать уже было поздно - в
путанице смешанного со снегом ветра открылась бесконечность.
Площадь или поле, пустое и плоское до отсутствия горизонта. Только
ночь и снег. Какое-то время он шел один, сосредоточась на том, как
удобнее защитить глаза от колючего снежного вихря. И поэтому голос,
заговоривший справа от него, сначала не удивил его.
- Поэтому люди и становятся поэтами. Собственная жизнь вдруг
оказывается мала - изо дня в день одни и же стены, друзья, слова.
Ничего не меняется, даже неожиданности приходится планировать
самому. А ведь скучно знать, что утром проснешься самим собой, и
ничего не сделать, чтобы к вечеру измениться.
И ты начинаешь писать стихи, пытаешься сказать о мире в момент
пробуждения, или когда сигарета пахнет вдруг, как трава, каким-то
давно прожитым июньским утром. Но это длится мгновение, иногда два.
Слова не удерживают этого, и, умерев на чистом листе, теряют
единственность произнесения. Единственное - только здесь и только
сейчас. Прожитое дважды - скучно. Следующая страсть - музыка. Там
бессмысленно все сущее, окружающее, только поющиеся тобой строки
естественны и искренни. Строишь из перебираемых струн лестницу,
под- нимаясь по которой твоя душа обретает вдруг неповторимую
возможность чувствовать, как не умеют люди, кристально правдивую и
тем не менее протяженную во времени, как поцелуй только что
выпавшего снега. Уинки шел, забыв о снеге в лицо, боясь повернуть
голову, чтобы не спугнуть эту снящуюся явь. Идущий справа говорил
как бы самому себе, но слушающим был он сам, Уинки; и он - слушал.
- Но так поется только раз, другой, третий. Потом ты узнаешь закон
правильного пения этой песни и становишься богаче ровно на нее.
Поешь другую - эту ты уже прожил. И раз от раза становится все
меньше того, что ты можешь петь. Начинаешь писать сам. Но каждый
раз написанное - только тень того, что дышит внутри... и это
надоедает.
Винкль очень-очень осторожно скосил глаза вправо. Человек шел
вперед, как бы поверх ветра. Он не обращал внимания на идущего
рядом с ним, на снег, на реальность снежной пустыни, простирающейся
вне всякого пространства и времени. Статный, высокий, худой, в
длиннейшем черном плаще, узком, как перчатка, в фантастических
очертаний меховой шапке, очень, однако, удобной для ношения в такую
погоду, он продолжал говорить вслух:
- Тогда становишься актером и живешь каждый день новой чужой
жизнью, которая всегда удивляет по-новому выражением глаз
собеседника. Тени за его плечом, непонятные интонации в давно
знакомых фразах - тут ты понимаешь, чего не хватало пению -
неожиданности бытия, мельчайших пустяков, которые делают следующий
миг непредсказуемым, возможность всякий раз собирать жизнь иначе -
меняешь реальность, как Господь Бог, сотни раз возвращаешься в