"Роберт Грэйвс. Я, Клавдий (Роман, #1) [И]" - читать интересную книгу автора

бог ремесленников, тоже был хромым. Что касается заикания, то Демосфен,
самый великий оратор всех времен, был заикой с рождения, но излечился от
этого благодаря терпению и настойчивости. Демосфен применял тот же самый
способ, которым Афинодор учил сейчас меня: он заставлял меня
декламировать, набрав в рот мелкие камушки. Стараясь справиться с
мешавшими мне камнями, я забывал о заикании, камни один за другим
постепенно вынимались изо рта, и, когда исчезал последний, я вдруг с
удивлением обнаруживал, что могу произносить слова не хуже других людей.
Но только когда декламирую. При обычном разговоре я по-прежнему сильно
заикался. То, что я так хорошо декламирую, Афинодор держал от всех в тайне.
- Настанет день, мартышечка, и мы удивим Августа, - частенько говорил он
мне. - Подожди еще немного.
Он звал меня "мартышечха" в знак любви, а не презрения, и я гордился этим
прозвищем. Когда Афинодор бывал мной недоволен, он, чтобы меня пристыдить,
произносил громко и отчетливо:
- Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик, помни, кто ты и думай, что ты
делаешь.
С такими друзьями, как Постум, Афинодор и Германик у меня мало-помалу
появилась какая-то уверенность в себе. Афинодор сказал на самом первом
нашем занятии, что будет учить меня не фактам, ведь факты я и сам могу
узнать, где угодно, а умению правильно их изложить.
2 г. н.э.
Однажды, например, он ласково спросил меня, почему я так возбужден: я был
не в состоянии сосредоточиться на том, что мне было задано. Я сказал ему,
что только что видел множество рекрутов, которым Август делал смотр на
Марсовом поле, перед тем как отправить их в Германию, где недавно снова
разразилась война.
- Ну что ж, - сказал Афинодор тем же ласковым голосом, - если ты не можешь
думать ни о чем другом и слеп сейчас к красотам гесиодовского слога,
Гесиод может подождать до завтра. В конце концов, он ждал семьсот лет с
лишком, так что он не будет в обиде, если мы отложим его еще на день. А
пока давай сделаем вот что: садись, возьми свою дощечку и напиши мне
письмо, опиши коротко все, что ты видел на Марсовом поле, как будто я уже
пять лет как уехал из Рима, и ты шлешь мне морем весточку, скажем, на мой
родной Тарс. Это даст занятие твоим рукам, которым ты не можешь найти
места, и будет к тому же хорошей практикой.
Я с радостью стал царапать стилом по воску, а затем мы прочитали письмо с
начала до конца, выискивая ошибки в правописании и композиции. Я был
вынужден признать, что написал об одном слишком много, о другом слишком
мало и поместил факты в неверном порядке. Абзац, где описывался плач
невест и матерей и то, как толпа кинулась к мосту, чтобы в последний раз
прокричать "ура" вслед уходящей колонне, должен был завершить письмо, а не
начинать его. И ни к чему было упоминать, что кавалерия была на лошадях,
это и так понятно. И я дважды написал, что боевой конь Августа споткнулся,
одного раза достаточно, если он споткнулся один раз. А то, что Постум
рассказал мне, когда мы возвращались домой, о религиозных обычаях евреев,
интересно, но не имеет отношения к делу, потому что рекруты - италийцы, а
не евреи. К тому же на Тарсе у моего адресата, вероятно, больше
возможности изучать обычаи евреев, чем у Постума в Риме. С другой стороны,
я не упомянул о некоторых вещах, о которых ему было бы интересно узнать: