"Роберт Грэйвс. Я, Клавдий (Роман, #1) [И]" - читать интересную книгу автора

пошутив насчет жены Катона, он вскоре узнал, что сочувствовать надо не
Катону, а ему самому, и был вынужден развестись. Поэтому, чтобы, не уронив
собственного достоинства, обратить шутку против себя самого, сенатор
ответил: "Да, у меня действительно есть жена, но она вышла из моего
доверия, а за честь ее я и гроша ломаного не дам". После чего Катон
исключил его из сословия сенаторов за непочтительность.
А кто навлек на Рим Проклятие? Этот же самый Катон, который, когда в
сенате спрашивали его мнение по любому вопросу, заканчивал свою речь
следующими словами: "Так я считаю, и считаю также, что Карфаген должен
быть разрушен, он является угрозой Риму". Твердя без конца одно и то же об
угрозе, которую представляет собой Карфаген, Катон вселил в умы римлян
такую тревогу, что, как я уже говорил, они нарушили свое торжественное
обещание и стерли Карфаген с лица земли.
Я написал о Катоне Цензоре больше, чем намеревался, но это не случайно: в
моей памяти он связан и с гибелью Рима, в которой он повинен не менее, чем
те люди, чья "недостойная мужчин роскошь, - как он говорил, - подрывает
силы государства", и с моим несчастливым детством под ферулой этого
погонщика мулов, его прапраправнука. Я старый человек, и мой наставник
уже пятьдесят лет как умер, но когда я думаю о нем, сердце мое по-прежнему
преисполняется ненависти и гнева.
Германик защищал меня перед старшими уговорами и убеждениями, а Постум
сражался за меня, как лев. Казалось, ему все нипочем. Он даже осмеливался
высказывать свое собственное мнение в лицо самой бабке. Постум был
любимцем Августа, поэтому какое-то время Ливия делала вид, будто ее
забавляет его, как она называла это, детская импульсивность. Сперва
Постум, сам не способный к обману, ей доверял. Однажды, когда мне было лет
двенадцать, а ему четырнадцать, он случайно проходил мимо комнаты, где
Катон занимался со мной. Постум услышал звуки ударов и мои мольбы о пощаде
и, разъяренный, влетел внутрь.
- Не смей его трогать! - вскричал он.
Катон взглянул на него с презрительным удивлением и так меня ударил, что я
свалился со скамейки.
Постум проговорил:
- тот, кто боится бить осла, бьет седло (в Риме была такая поговорка).
- Наглец, что ты этим хочешь сказать?! - заорал Катон.
- Я хочу сказать, - ответил ему Постум, - что ты вымещаешь на Клавдии свое
зло на людей, которые, как ты думаешь, сговорились помешать твоему
возвышению. Ты слишком хорош, чтобы быть его учителем, да?
Постум был умен, он догадался, что эти слова так разозлят Катона, что он
потеряет над собой власть. И Катон попался на удочку. Нанизывая одно на
другое старомодные ругательства, он закричал, что во времена его предка,
чью память оскорбляет этот проклятый заика, горе было бы тому ребенку, кто
проявлял недостаточное почтение к старшим: в те времена дисциплину
поддерживали крепкой рукой. А в наши развращенные дни первые люди Рима
дают любому невежественному деревенскому придурку (это по адресу Постума)
или слабоумному хромому молокососу разрешение...
Постум прервал его с предостерегающей улыбкой: - Значит, я был прав.
Развращенный Август оскорбил великого цензора, наняв тебя служить в этом
развращенном семействе. Ты, верно, уже доложил почтенной Ливии о своих
чувствах по этому поводу?