"Роберт Грэйвс. Я, Клавдий (Роман, #1) [И]" - читать интересную книгу автора

учились вместе с внуками Августа и сыновьями ведущих сенаторов в Школе для
мальчиков; Август часто приходил туда и играл с ними в галереях в шарики,
бабки или пятнашки. Его любимцами были смуглые мальчики - мавры, парфяне
или сирийцы - и те, кто весело болтал с ним о чем попало, словно Август
был одним из них. Только раз он попытался преодолеть свое отвращение ко
мне и разрешил поиграть в шарики со своими любимцами, но попытка эта была
столь противоестественна, что я еще сильнее разнервничался и стал
заикаться и трястись, как безумный. Больше он этого не делал. Август
терпеть не мог карликов, калек и уродцев, говоря, что они приносят
несчастье и их надо убирать с глаз долой. И все же я никогда не питал к
нему ненависти, как к бабке Ливии. Ведь в его неприязни ко мне не было
озлобления, и он всячески старался ее преодолеть; что скрывать, я
действительно был жалким маленьким монстром, позором для такого сильного,
пышущего здоровьем отца и для такой красивой и величавой матери. Август и
сам был хорош собой, хотя не очень высок: у него были кудрявые белокурые
волосы, поседевшие лишь к концу его жизни, блестящие глаза, веселое лицо и
прекрасная осанка.
Я помню, как однажды случайно услышал эпиграмму на греческом языке,
сочиненную Августом на мой счет и прочитанную Афинодору, философу-стоику
из Тарса в Киликии, простому, серьезному человеку, к которому Август часто
обращался за советом. Мне было тогда около семи лет, и они наткнулись на
меня возле садка для карпов в нашем саду. Эпиграмма не сохранилась у меня
в памяти слово в слово, но смысл ее был таков: "Антония старомодна, она не
тратит лишних денег и не покупает себе на забаву мартышек у торговцев с
Востока. А почему? Потому, что рожает мартышек сама". Афинодор подумал
немного и сурово ответил в том же размере:
- "Антония не только не покупает себе на забаву мартышек у торговцев с
Востока, но даже не ласкает и не кормит сладостями бедняжку сына,
рожденного от ее благородного мужа".
Август смешался. Надо вам объяснить, что ни он, ни Афинодор, которому меня
всегда представляли дурачком, не догадывались, что я их понимаю. Поэтому
Афинодор притянул меня к себе и шутливо сказал по латыни:
- А что думает по этому поводу юный Тиберий Клавдий?
Меня прикрывал от Августа массивный торс Афинодора, и я, почему-то вдруг
перестав заикаться, выпалил по-гречески:
- Моя мать Антония не балует меня, но она позволила мне выучиться
греческому у той, кто сама научилась у Аполлона.
Я хотел сказать всего лишь, что понял, о чем они говорили. Греческому меня
научила женщина, которая была раньше жрицей Аполлона на одном из греческих
островов, но попала в плен к пиратам, продавшим ее содержателю публичного
дома в Тире. Ей удалось бежать, но она не могла больше быть жрицей, так
как в неволе ей пришлось быть проституткой. Моя мать Антония,
познакомившись с ее дарованиями, взяла ее к детям воспитательницей. Эта
женщина часто говорила, что научилась всему от Аполлона, и я просто
процитировал ее, но так как Аполлон был богом учения и поэзии, мои слова
прозвучали куда остроумнее, чем я предполагал. Август был поражен, а
Афинодор заметил:
- Хорошо сказано, малыш Клавдий. Мартышки не понимают ни одного слова
по-гречески, верно?
Я ответил: