"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

отобрать барабан, то теперь я издал крик с башни, хотя мой барабан здесь был
решительно ни при чем. Никто не собирался отнимать у Оскара барабан, и все
же он закричал, не потому даже, что какой-нибудь голубок сбросил ему на
барабан свой помет, желая выманить из него крик. Поблизости, правда, была
патина на листах меди, патина, но не стекло. И все же Оскар закричал. У
голубей были блестящие глаза с краснотой, но ни один стеклянный глаз не
устремлялся на него, а он все же кричал. Куда же он кричал, какое расстояние
манило его? Может, здесь предстояло целеустремленно наверстать то, что на
чердаке после кормления кирпичным супом без толку разлетелось над дворами? В
какое стекло метил Оскар? Над каким стеклом речь могла идти только о
стекле - он желал провести эксперимент?
Это Городской театр, это драматическая кофемолка своими закатными
окнами притянула мои новоявленные, мои впервые испробованные у нас на
чердаке, я бы даже сказал граничащие с маньеризмом, звуки. Через несколько
минут различной силы крика, который, однако, ни к чему не привел, мне
удалось издать крик почти беззвучный, и с радостью, с предательской
гордостью Оскар мог отрапортовать себе: два средних стекла в левом окне фойе
вынуждены были отказаться от солнечного света и представили взору два
черных, требующих скорейшего застекления четырехугольника.
Теперь следовало закрепить успех. Я выступал подобно современному
художнику, который являет свой найденный после многолетних поисков стиль,
одаряя потрясенный мир целой серией равнопрекрасных, равнодерзновенных,
равноценных, а порой даже и равновеликих проявлений своей творческой манеры.
Менее чем за четверть часа мне удалось лишить стекол все окна фойе и
часть дверей. Перед театром начала собираться взволнованная, как можно было
судить отсюда, толпа. Зеваки всегда найдутся. Почитатели моего искусства
меня не слишком занимали, Оскара же они побудили действовать еще более
строго и более формально. Только я вознамерился, проведя еще один дерзкий
эксперимент, обнажить потайную суть вещей, а именно через открытое фойе,
сквозь замочную скважину в дверях направить в еще темный зрительный зал
совершенно особый крик, дабы поразить гордость всех держателей абонементов -
театральную люстру со всеми ее отшлифованными, зеркальными, преломляющими
свет многогранными висюльками, как углядел в толпе перед театром
ржаво-красную ткань: это матушка совершала обратный путь из кафе Вайцке,
выпив кофе и покинув Яна.
Впрочем, нельзя не признать, что Оскар адресовал свой крик и роскошной
люстре. Но успеха он, судя по всему, здесь не имел, ибо на следующий день
газеты сообщали только о треснувших по загадочным причинам окнах и дверях
фойе. Полунаучные и научные изыскания в фельетонном разделе прессы еще много
недель заполняли столбцы невероятной чепухой. Так, "Новейшие вести"
использовали для объяснения идею космических лучей. Люди из обсерватории,
иными словами высококвалифицированные деятели умственного труда, рассуждали
о пятнах на солнце.
Со всей возможной скоростью, которую только допускали мои короткие
ноги, я скатился вниз по винтовой лестнице и, немного задохнувшись,
применился к толпе перед театральным порталом. Ржаво-красный осенний
комплект матушки не сиял больше сквозь толпу, не иначе, она в лавке у
Маркуса, возможно, рассказывает там о бедах, которые натворил мой голос, а
Маркус, принимающий и мое запоздалое развитие, и алмаз в моем голосе как
нечто вполне естественное, думалось Оскару, двигает кончиком языка и