"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

Лишь когда вечер выдавил из октябрьского неба тонкий, косой дождь и
чернильные сумерки, они торопливо и без всякой охоты совершили атаку на
темнеющий вдали межевой камень, но после этого броска отказались от
дальнейших попыток. Еще недолго переминались с ноги на ногу, благословляющим
жестом подержали руки над полузалитым, во все стороны чадящим костерком, еще
закашлялись от зеленого дыма, залились слезой от дыма желтого, потом с
кашлем и слезами сапоги двинулись в сторону Биссау...
Раз Коляйчека здесь нет, значит, Коляйчек в Биссау. Полевые жандармы
всегда допускают лишь две возможности. Дым от медленно умирающего огня
окутал мою бабку наподобие пятой юбки, до того просторной, что бабка в своих
четырех юбках, со вздохами и с именами всех святых на устах, тоже оказалась
под юбкой, словно Коляйчек. Лишь когда мундиры обратились в подпрыгивающие
точки, медленно уходящие в вечер между телеграфными столбами, бабка
поднялась, да с таким трудом, словно успела за это время пустить корни, а
теперь, увлекая за собой корешки и комья земли, прерывает едва начавшийся
процесс роста.
Коляйчеку стало холодно, когда внезапно он оказался без крыши, под
дождем, широкий и короткий. Он поспешно застегнул штаны, которые страх и
безграничная потребность в укрытии повелели ему держать под юбкой в
расстегнутом виде. Опасаясь слишком быстрого охлаждения своего прибора, он
торопливо пробежал пальцами по пуговицам, ибо в такую погоду легче легкого
подцепить осеннюю простуду.
Бабка моя обнаружила под золой еще четыре горячие картофелины. Три из
них она дала Коляйчеку, одну - самой себе и, прежде чем надкусить свою, еще
спросила, не с кирпичного ли он завода, хотя уже могла бы понять, что
Коляйчек взялся не с кирпичного, а из другого места. Потом она, не обращая
внимания на его ответ, взвалила на него корзинку, что полегче, сама
согнулась под той, что тяжелее, одна рука у нее осталась свободной для
граблей и для мотыги, и в своих четырех юбках, помахивая корзиной,
картошкой, граблями и мотыгой, двинулась по направлению Биссау-Аббау.
Собственно, это было не само Биссау. Это было скорее в направлении
Рамкау. Кирпичный завод они вставили по левую руку, двигаясь к черному лесу,
где располагался Гольдкруг, а за ним уже шло Брентау. Но перед лесом в
ложбине как раз и лежало Биссау-Аббау. Вот туда и последовал за моей бабкой
короткий и широкий Йозеф Коляйчек, который уже не мог расстаться с четырьмя
юбками.


Под плотами

Отнюдь не так просто, лежа здесь, на промытой мылом металлической
кровати специального лечебного заведения, под прицелом стеклянного глазка,
оснащенного взглядом Бруно, воспроизвести полосы дыма над горящей кашубской
ботвой да пунктирную сетку октябрьского дождя. Не будь у меня моего
барабана, который, при умелом и терпеливом обращении, вспомнит из
второстепенных деталей все необходимое для того, чтобы отразить на бумаге
главное, и не располагай я санкцией заведения на то, чтобы от трех до
четырех часов ежедневно предоставлять слово моей жестянке, я был бы
разнесчастный человек без документально удостоверенных деда и бабки. Во
всяком случае барабан мой говорит следующее: в тот октябрьский день года