"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

затопали сапогами оказались при сапогах и мундирах в дыму, кашляя, спасли
мундиры из дыма, увлекая дым за собой, не перестали кашлять, заговорили с
моей бабкой и поинтересовались, не видела ли она Коляйчека, потому что она
непременно должна была его видеть, раз она сидит здесь у оврага, а Коляйчек
как раз ушел по оврагу.
Бабка моя Коляйчека не видела, потому что никакого Коляйчека не знала.
Она спросила, не с кирпичного ли он, часом, завода, потому что никого, кроме
тамошних, она не знает. Мундиры описали ей Коляйчека как человека, который
не имеет к кирпичному никакого отношения, а из себя короткий и широкий.
Бабка вспомнила, что вроде бы видела, как бежал один такой, и, определяя
направление побега, указала дымящейся картофелиной на остром суку в
направлении Биссау, которое, если верить картофелине, лежало, считая от
завода, между шестым и седьмым столбами. Но был ли этот бегун Коляйчек, моя
бабка не знала, она извинилась за свою неосведомленность, сославшись на
огонь, что тлел перед подошвами ее сапог: у нее-де и без того хватает с ним
хлопот, он горит еле-еле, вот почему ее не занимают люди, которые пробегают
мимо либо стоят и глотают дым, а уж тем паче ее не занимают люди, которых
она не знает, ей известны лишь те, кто из Биссау, Рамкау, Фирека или с
кирпичного, с нее и довольно. Сказав эти слова, бабка вздохнула, слегка, но
достаточно громко, так что мундиры полюбопытствовали, с чего это она так
развздыхалась. Она кивком указала на свой костерок, очевидно, в том смысле,
что вздыхает она из-за слабого огня да малость из-за людей в дыму, потом
откусила своими редкими резцами половину картофелины, всецело отдавшись
жеванию, а глаза закатила вверх и налево. Мундиры полевой жандармерии
решительно не могли истолковать отсутствующий взгляд бабки, не знали, стоит
ли поискать за телеграфными столбами в направлении Биссау, и поэтому время
от времени тыкали своими карабинами в соседние, еще не занявшиеся кучи
ботвы. Потом, следуя внезапному побуждению, разом опрокинули обе полные
корзины, что стояли под локтями у бабки, и никак не могли уразуметь, почему
из плетенок покатились им под ноги сплошь картофелины, а никакой не
Коляйчек.
Исполненные недоверия, они обошли картофельные бурты, словно Коляйчек
мог за такое короткое время укрыться соломкой на зиму, они кололи уже с
умыслом, но так и не дождались крика проколотого. Их подозрения устремлялись
даже на самый чахлый кустарник, на каждую мышиную норку, на целую колонию
кротовых холмиков и - снова и снова - на мою бабку, которая сидела, словно
приросши к месту, испускала вздохи, закатывала глаза, но так, чтобы белок
оставался виден, перечисляла имена всех кашубских святых, но слабо тлеющий
костерок и две опрокинутые корзины навряд ли могли объяснить слишком
скорбные и слишком громкие вздохи. Мундиры простояли около бабки с полчаса,
не меньше. Порой они стояли поодаль, порой ближе к огню, прикидывали на глаз
расстояние до трубы кирпичного завода, намеревались прихватить и Биссау, но
отсрочили атаку, подержали над огнем лиловые руки, пока не получили от моей
бабки, которая все так же непрерывно вздыхала, каждый по лопнувшей
картофелине на палочке. Но в процессе пережевывания мундиры вспомнили, что
носят мундиры, отбежали на расстояние брошенного камня через поле, вдоль
стеблей дрока по краю оврага, спугнули зайца, который тоже не был
Коляйчеком. У костра они снова обнаружили мучнистые, исходящие горячим паром
бульбы, а потому из миролюбия и слегка утомясь приняли решение снова
покидать картошку в корзины, опрокинуть которые сочли ранее своим долгом.