"Гюнтер Грасс. Траектория краба " - читать интересную книгу автора

приговаривая при этом: "У-у-у, жидовская морда!"
Я не сумел установить, оказывалось ли в полиции давление при допросе,
состоявшемся спустя два года после описанного и подвергнутого сомнению
инцидента. Так или иначе, Давид Франкфуртер вернулся в Берн; похоже, он
испытывал тяжелую депрессию, на что имелось немало причин. Во-первых, вновь
началась учеба, по-прежнему безуспешная, а во-вторых, он весьма переживал
смерть матери, что усугубляло его непрекращающиеся физические страдания.
Кроме того, берлинский эпизод производил на него все более гнетущее
впечатление по мере того, как из швейцарских и иностранных газет ему
становились известны сообщения о концентрационных лагерях в Ораниенбурге,
Дахау и иных местах.
В конце 1935 года ему пришла в голову мысль о самоубийстве, которая с
тех пор не оставляла его. Позднее, уже в ходе судебного процесса, в
экспертном заключении, предоставленном защитой, говорилось: "Под
воздействием внутренних душевных мотивов личного свойства для Франкфуртера
возникла психологически невыносимая ситуация, которая требовала своего
разрешения. Депрессия привела к мысли о самоубийстве. Однако присущий
каждому человеку инстинкт самосохранения отвел выстрел от себя и перенацелил
его на другую жертву."
На этот счет в Интернете язвительных комментариев не обнаружилось. Тем
не менее во мне крепло подозрение, что за адресом www.blutzeuge.de
скрывается не оголтелая когорта бритоголовых парней из "Соратничества
Шверин", а некий дошлый одиночка. Один из тех, кто следует не по накатанной
колее, кто выбирает малохоженые тропы, предпочитает траекторию краба или,
подобно ищейке, ведет поиск, принюхиваясь к меткам, оставленным Историей.


* * *

Нерадивый студент? Ведь я и сам числился таковым, когда германистика
мне жутко прискучила, а теория журналистики, которую преподавали в Институте
имени Отто Зура, казалась слишком сухой.
Покинув Шверин и сбежав на городской электричке из Восточного Берлина в
Западный, я поначалу, как и обещал матери, пытался относиться к учебе
всерьез, усердствовал, будто последний зубрила. Тогда, незадолго до
строительства Стены, мне было шестнадцать с половиной годков, и я, что
называется, глотнул воздуха свободы. Приютила меня тетя Йенни, школьная
подруга матери, с которой они, судя по их рассказам, пережили уйму
невероятных историй; тетя Йенни жила в западноберлинском районе Шмаргендорф,
неподалеку от площади Розенэк. Мне досталась мансардная комнатушка с
чердачным окном. Неплохое, собственно, было времечко.
Мансарда тети Йенни на Карлсбадерштрассе выглядела как кукольный домик.
На столиках, консолях красовались фарфоровые фигурки. Преимущественно
балерины в пачках, вспорхнувшие на пуанты. Некоторые в весьма смелых позах,
все с маленькими головками на длинных шейках. В молодости тетя Йенни была
довольно известной балериной, пока во время одной из бомбардировок, которые
все больше и больше разрушали имперскую столицу, ей не искалечило ноги,
поэтому, подавая мне к полднику чай, она заметно хромала, что не мешало ей
грациозными движениями предлагать мне вазочки с печеньем или сладостями.
Похожая на хрупкие фигурки в своей игрушечной мансарде, она вертела головкой