"Гюнтер Грасс. Траектория краба " - читать интересную книгу автора

на тонкой, теперь уже исхудавшей шейке, а с ее лица не сходила улыбка,
которая казалась примерзшей к нему. Тетю Йенни действительно частенько
знобило, поэтому она пила горячую лимонную воду.
Мне нравилось жить у нее. Она баловала меня. Каждый раз, когда она
заговаривала о своей школьной подруге - "Моя дорогая Тулла передала мне
тайком очередное письмецо...", - я испытывал минутное искушение
почувствовать симпатию к собственной матери, этой упрямой чертовке, которая,
однако, тут же вновь начинала мне действовать на нервы. Доставляемые
секретными путями из Шверина на Карлсбадерштрассе "малявы", плотно
исписанные бисерными буковками, содержали призывы, приобретавшие с помощью
подчеркиваний безусловно категорический характер; этими призывами мать, по
ее собственному признанию, стремилась "допечь" меня: "Надо ему учиться и
учиться! Ведь для чего я послала сыночка на Запад - чтобы из него толк
вышел, вот для чего..."
У меня до сих пор звучат в ушах ее слова: "Я и живу-то только для того,
чтобы сынок мой когда-нибудь все бы засвидетельствовал". А поскольку тетя
Йенни служила рупором для своей школьной подруги, то тихим, но весьма
настойчивым голосом она делала мне соответствующие внушения. После чего не
оставалось ничего другого, как прилежно учиться.
В ту пору вместе с ордой моих сверстников, также бежавших из ГДР, я
учился в старших классах. Нам приходилось наверстывать многое из того, что
касалось правового государства и демократии. К английскому языку добавился
французский, зато отпал русский. Начал я соображать и насчет того, как,
благодаря управляемой безработице, функционирует капиталистическая
экономика. Учеником я был не блестящим, однако с тем, чего от меня хотела
мать, справился, то есть получил аттестат зрелости.
Да и насчет девочек, кстати, я был неплох, к тому же не бедствовал,
поскольку мать, благословив меня на бегство к классовому противнику, дала
мне с собой адресок в Западной Германии: "Думаю, отец это твой. Мне кузеном
доводится. Обрюхатил меня перед самым призывом в армию. По крайней мере, он
так считает. Черкни ему про свое житье, когда там окажешься..."


* * *

Сравнения хромают. Но что касается финансов, то вскоре дела мои пошли
так же, как у Давида Франкфуртера в Берне, которому отец ежемесячно посылал
издалека кругленькие суммы на счет в швейцарском банке. Кузена матери, да
будет земля ему пухом, звали Харри Либенау; он был сыном хозяина столярной
мастерской, существовавшей некогда на все той же Эльзенштрассе; с конца
пятидесятых годов Харри Либенау проживал среди лесов Шварцвальда, в
Баден-Бадене, где в качестве редактора отдела культуры Юго-западного радио
он выпускал ночную программу "Лирика за полночь", которую слушали, пожалуй,
только сосны дремучего Шварцвальда.
Мне не хотелось слишком обременять тетю Йенни, которая подкидывала мне
деньжат, поэтому я сочинил любезное письмо, в конце которого сразу за
финальной фразой "Твой неизвестный Тебе сын" отчетливо указал номер
собственного банковского счета. Судя по всему, Харри Либенау был счастлив в
браке, так что ответа я не дождался, зато каждый месяц начал получать
переводы с суммой, которая была значительно выше минимальной ставки