"Даниил Гранин. Дождь в чужом городе (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

- Нет у меня аргументов. Благословение тебе надо? Получай. Не бойся, я ему
не проговорюсь.
- Зачем ты так...
- А что ты ожидала? Чтоб я вприсядку пустился?
Он с ненавистью смотрел на ее шею, затылок, ему хотелось ударить раз,
другой, с маху, чтоб она пошатнулась, застонала, закричала, заплакала.
Счастье ее, что она была спиной к нему, бить сзади он не мог - с
мальчишества это твердо усвоил, - а будь она лицом, может, и не удержался
бы.
Внутри у него пекло все сильнее. Они вышли на опушку. За овсяным
вздувшимся полем виднелись крыши, торчала водокачка, открылся догорающий,
в полнеба, закат. Тут они обычно расходились, разными дорогами
возвращались в Лыково.
- Что ты за человек, - сказала Кира со злой тоской.
- А всякий, - так же зло ответил Чижегов. - Всякий я человек.
И вдруг словно сошел туман и все прояснилось перед ним. Он увидел, как
они сейчас расстанутся, все кончится и наступит другая жизнь, для него
другая, уже без Киры. Он понял, что теряет ее. И эта другая жизнь будет
уже не жизнью. Только сейчас он открыл, как наполнены были эти два года.
Впереди же теперь простиралась пустыня, мучительные часы, как тогда, в
Лыкове, без нее, отныне будут длиться без конца, не часы, а месяцы, может,
годы...
Что-то он произнес... С недоверием, потом со страхом он слышал слова,
которые внезапно взахлеб забили, рвались, обгоняя одно другое, никогда он
не произносил таких слов, а тем паче фраз, и все про любовь... Это были не
его слова, откуда они брались - разные, нежные, ласкательные.
Ничего он не просил у Киры, ни о чем не договаривался, просто
рассказывал, как любит ее. Он не мог заставить себя замолчать. Было
стыдно, и пусть стыдно, он радовался тому, что стыдно. Зачем, ради чего
нужно было это объяснение - теперь, когда все решено, - он не знал. Он
произносил слова, какие вырываются в минуты, когда не слышишь, что
произносится, когда они ничего не означают и предназначены для той
единственной минуты и дальше не существуют. А сейчас он говорил их
отчетливо, полным голосом, слышал их и ужасался этому.
Оттого, что происходящее виделось с необыкновенной четкостью, от этого
казалось, что прежняя жизнь его проходила в смутности чувств. Сыновей
своих он любил, но никогда не думал об этом, он помнил, как они болели,
как пошли в школу, а своих чувств не помнил. Да и были ли они? Волновался
ли он, когда Валя рожала? Наверное, но он не мог вспомнить - как, - все
прошедшие события казались приглушенными, неосознанными. Острым было
только нынешнее, хриплый звук его голоса, выкрикивающий эти невероятные
слова.
Впервые он понимал, как важно то, что происходит. Странно: чем острее
он чувствовал эти минуты, тем больше его поражало, как же он жил до сих
пор не видя, не страдая, не жил, а словно дремал, словно все последние
годы прошли в полудреме. Что-то он отвечал, ходил на работу, развлекался,
но самого его при этом почти не было. И вот сейчас - разбудили,
проснулся...
И это он тоже сказал, хотя выразить это было трудно, но откуда-то
набегали нужные слова, а может, Кира понимала больше, чем он говорил.