"Даниил Гранин. Дождь в чужом городе (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

он волновался, и, волнуясь и опасаясь, как она встретит, он в то же время
продолжал думать об этой утечке тока, и мысли эти, совсем посторонние,
почему-то не мешали ему, даже как-то прочно сплетались с мыслями о Кире.
Она сильно загорела. Каждое лето она рано и быстро загорала, хотя загар
не шел ей, делал ее похожей на цыганку. Подарки обрадовали ее и чем-то
огорчили. Она поцеловала Чижегова. Обычно она почти никогда не целовалась
просто так, она признавалась Чижегову, что боится целоваться, особенно с
ним, потому что слабеет и начинается нетерпение, нетерпение это
передавалось и ему. Все, о чем они потом говорили, было уже как сквозь
шум... Но в этот раз она поцеловала его спокойно, губы ее оставались
мягкими. Он решил, что она не может забыть ему Анны Петровны. Он спросил,
она пожала плечами и стала рассказывать, как ездила в совхоз на
сеноуборку, работала на косилке, метала стога, и видно, что там было ей
хорошо, потому что она развеселилась, руки ее напряглись, вспоминая эту
работу, а потом без всякого перехода, с тем же оживлением, словно с
разбегу, она-сказала, что получила предложение выйти замуж.
Пересохший мох потрескивал под ногами. В редком чистом лесу освещены
были вершины сосен. Блестела хвоя, наверху золотились стволы, особенно
много света было в макушках берез, желто-густого, переходящего в огненный,
словно верховой пожар полыхал. Внизу все было пронизано косыми длинными
лучами. Отсветы скользили по блестящей обтянутой кофточке Киры, с крупными
цветами, по синей ее короткой юбке, по ее гладким волосам. Чижегову
запомнилась каждая подробность этой картины.
Вот и все, думал он, вот и все... Оживленный голос Киры медленно
сникал, словно выдыхаясь на подъеме. Оказывается, она затем и звонила в
Ленинград, посоветоваться. То есть не то чтобы посоветоваться, глупое это
слово, хотела услышать от него, что он скажет.
- Ты что же, любишь его? - недоверчиво спросил Чижегов.
- При чем тут любовь, - сказала Кира. - Надоело мне одной жить. Тебя
ждать надоело. Пора... Сколько можно. Надо жизнь как-то устраивать. Будет
в доме мужик. Плохо ведь без мужика.
- Значит, не любишь... - обрадовался Чижегов.
- Любишь - не любишь, не тот у меня возраст, - огрызнулась она и вдруг
встала перед Чижеговым. - Ну что ты пытаешь? Зачем? Сам все знаешь. Можешь
ты сказать: выходить мне или нет? Как скажешь, так и сделаю.
Глаза ее потемнели, и в самой глубине их металлически заблестело.
Чижегов понял, что так она и сделает, так и будет, как он скажет. Сейчас
все от него зависело. А что ему сказать? Не выходи? И что тогда? Он точно
представил, как у них потянется дальше. Сказать такое - все равно что
заставить ее чего-то ждать. А чего ей ждать? И он уже будет как
привязанный. А рано или поздно, как ни тяни резину, придется кончать,
расставаться. Вот тогда-то Кира напомнит ему, да если и не напомнит, разве
может он брать на себя такую ответственность? Лишить человека, может,
последнего шанса, и что взамен? Что он, Чижегов, может дать ей? Ничего
больше того, что есть, не будет. А если согласиться, то есть подтолкнуть?
Он посмотрел на нее: нет, такого она не простит, никому женщина этого не
простит. И черт с ним, с прощением, подумал он, есть удачный повод
покончить разом, отрубить. Когда-то ведь надо рубить - повторил он себе. И
по-человечески если, по совести, то он обязан это сделать. Зачем же
калечить ей жизнь?