"Даниил Гранин. Запретная глава (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

была подниматься и благодарить: нельзя же отнимать столько времени, да еще
после рабочего дня и всякое такое. Косыгин встал, пожелал успеха в издании
книги. На это я сказал, что со второй частью у нас будут трудности. По
поводу первой части наш ленинградский партийный руководитель заявил, что
никому такая книга не нужна, что ленинградская блокада - это прежде всего
подвиг и геройство, а мы зачем-то описываем страдания людей, лишения,
смерти. Такие примеры ничему не учат. Его слова, конечно, поспешили
передать нашему московскому издателю, и тот, человек чуткий к
начальственному мнению, попятился.
- Только геройство признает, - сказал Косыгин. - Знаток, - и он вложил
в это слово ту иронию, с какой мы, фронтовики, слушали военные рассуждения
гражданских.
- И никто не вступится, - обрадованно сказал я, помогая, подталкивая
его, Косыгина. "Ну это мы вам пособим, поможем", - должен был ответить он.
Первую часть он читал, после чего и выразил согласие встретиться.
Следовательно, возражений не имел. Разве он не мог дать отповедь и нашему
начальству, и кому угодно! Пристыдить, подтвердить. Достаточно было
поручить-своему помощнику позвонить в издательство. И все. Вопрос был бы
решен...
Но на его узловатом лице не появилось никакого сочувствия, наоборот,
оно лишилось всякого выражения, осталось каменное равнодушие, как будто не
было ни этой встречи, ни нашего блокадного братства, как будто перед ним
посторонний, докучающий своими просьбами. Он отвергающе покачал головой.
Вмешиваться он не станет. Издательства не по его части. И все. Рука его
была теплой, бескостно-мягкой.


Молча мы с Б-вым миновали застеленные дорожками коридоры, лесенки,
переходы, охрану. На Красной площади горели прожектора. По мощеной
брусчатке растекалось вечернее глазеющее брожение приезжих. Было
просторно, свободно, шумно. С облегчением вдыхал я этот чадный, бензиновый
воздух. Потянулся затекшим телом, подвигал лицом, почувствовал, как внутри
расслабляется, отходит натянутая до предела душа и всякие нервные
устройства.
Б-ов тоже расправил плечи, вынул платок, вытер шею, затем трубно
высморкался, укоризненно понаблюдал мои гримасы.
- Эх, мил-человек, ручался я за вас, хлопотал, а вы...
- Что я?
- Подвели. Вопросики ваши! Что ни вопрос - как в лужу. Всякий раз в
неудобное положение ставили. Неужели не чувствовали? А меня от стыда потом
прошибало.
- За вопросы? Да? А за ответы?
- Разве тактично спрашивать о разногласиях с Ждановым? Вы должны
понимать: Жданов в то время был членом Политбюро.
- А Косыгин?
- Не был.
- И что с того? Теперь-то он...
Б-ов рукой махнул, весь скривился от невыносимого моего невежества.
Есть правила, есть субординация, существует, наконец, этикет, если угодно
церемониал. И насчет личного не принято у людей такого ранга выспрашивать.