"Даниил Гранин. Запретная глава (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

...Все же одно обстоятельство надо было прояснить. Во что бы то ни
стало. Не отступаться, пока не узнаю, как совершался выбор в делах
эвакуации. Выбор между населением и оборудованием. Между умирающими от
голода и станками, аппаратурой, необходимой для военных заводов. Вывозили
самолетами, бараками, машинами, но транспорта было в обрез, не хватало,
приходилось выбирать, что вывозить раньше, - людей или металл, кого
спасать, кому помогать: фронтовикам - танками, самолетами - или же
ленинградцам... Так вот, на каких весах взвешивали нужду и срочность?
- И людей вывозили, и оборудование. Одновременно, - ответил Косыгин.
- Ясно, что одновременно, но это в общем и целом. А практически ведь
всякий раз приходилось решать, чего сколько.
- Так и решали, и то и другое, - сердито настаивал Косыгин. - А как тут
еще можно выбирать?
- Но приходилось выбирать!..
Я упорствовал, и он упорствовал. Я понимал, что в том-то и беда была,
что ему нельзя было выбирать. В этом безвыходность была и общая мука. Не
могли выбирать и не могли не выбирать. Вот какого признания я добивался -
о мучительности положения, о том, какой душевный разрыв происходил. С него
требовали скорее отгружать, обеспечивать заводы, ради этого шли на все. И
в то же время надо было вывозить горожан, каждый день умирали тысячи
людей. А мы на передовой смотрели в небо и не могли дождаться наших
истребителей. Такая вот сшибка происходила. Хоть словцо бы одно произнес
об этом. Словечко про ту горечь, про случай самый малый, когда сердце
стиснуло, - было же что-то, кому-то помог, пожалел, нарушил. Или наоборот,
не помог, упустил...
Но нет, ничего не мог добиться.
Насчет выбора передо мной маячила одна сценка. Пойди у нас по-другому
разговор, я бы ее обязательно рассказал. Тогда, кстати, я впервые увидел
Жданова. Это было зимой 1942 года. Прямо из окопов нас вызвали в штаб
армии, там придирчиво осмотрели, как выглядим. Накануне мы получили новые
гимнастерки, надраили свою кирзу, подшили свежие подворотнички. Штаб
помещался на Благодатном, так что в Смольный нас везли через весь город.
Мы ехали на газогенераторной полуторке стоя, чтобы не запачкаться, в
Смольном на вручение орденов нас собрали из разных частей фронта. Нас -
человек шестьдесят. Я плохо что видел и замечал, потому что волновался.
Провели нас в маленький зал. За столом сидели незнакомые мне начальники,
командиры. Единственный, кого я узнал, был Жданов. Все вручение он
просидел молча, неподвижно, запомнилась его рыхлость, сонность. В конце
процедуры он тяжело поднялся, поздравил нас с награждением и сказал про
неизбежный разгром немецких оккупантов. Говорил он с чувством, но круглое,
бледное, гладко-блестящее его лицо сохраняло безразличие. В некоторых
местах он поднимал голос, и мы добросовестно хлопали. Когда я вернулся в
батальон, пересказать толком, о чем он говорил, я не мог. У меня
получалась какая-то ерунда, ничего нового, интересного. Ни про второй
фронт, ни про наши самолеты. Нас Жданов ни о чем не спросил. Хотя мы были
наготове, нас инструктировали в политотделе. Мы все видели его впервые. Ни
у кого из нас он в части не бывал, вообще не было слышно, чтобы он побывал
на переднем крае. Весть об этом дошла бы.
Вот про обед я ребятам рассказал. Как нас повели вниз в столовую и
кормили шикарным обедом. То, что покушать дадут, - это мы знали, это