"Даниил Гранин. Ты взвешен на весах... (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

Челюкин поправил очки, сказал покорно, как на допросе:
- В очередь побежал. Сосиски давали.
- При чем тут сосиски?
- Плевать мне было на его философию. Я ему нарочно - на-кася, пойла
нашего хлебни после твоих столичных разносолов.
- О чем же он сказать хотел?
Челюкин пожал плечами.
- Так и не узнал. И не спрашивал больше. Изменился он с того времени.
Ясный стал. Сосредоточенный. Пока он метался, он мне люб был, я думал - от
неприятностей подался он к нам. А когда увидел его другим... Он, значит,
дважды хотел меня обойти. Я ведь кто? Нуль. Он приехал к нулю и безо всего
тут опять хотел подняться.
Жар прежней злости еще сквозил в его словах, но голос его звучал ровно
и печально. Что-то бесстыдное и тягостное было для Щербакова в этих
спокойно произносимых признаниях.
- Послушайте, Челюкин, при чем тут вы? - сказал Щербаков. - Зачем вы
тут возникаете?
Челюкин поднял очки, маленькие глазки его смотрели колко и сухо.
- Ничего не поделаешь, без меня не получите. Считайте - взбесившийся
гарнир. Осталось на тарелке немного холодного пюре... А Митю считали
безумным. Оттого, что человек успокоился, просветлел, от этого он у нас
кажется безумным. Новые картины его тоже повод давали. Я слухов этих не
отвергал. Заслонить его хотел. С безумного какой спрос? Безумство его
безобидное. Малюет, допустим, затылки. Я и в самом деле убеждал себя, что
он того. Оправдание своей подлости делал.
- Что вы мне плачетесь? - сказал Щербаков. - Вашим признаниям теперь
грош цена. Ничего они не стоят.
Опять вышло слишком резко, безжалостно, так, что Челюкин съежился,
замолчал. Потом произнес удивленно:
- Отчего мне так тяжело? Значит, это ничего не стоит? - Он смотрел
вверх, под потолок, в грязные пятна потеков. - Единственный шанс мне выпал
в жизни - и тот упустил. А почему? Мы никак не смиримся, что другой
человек может быть совсем не таким, как мы. - Он покачал головой. - Что
же, Щербаков, будете делать с этим?.. Великовато для вас.


В мастерской еще не расходились, пили чай с вареньем. Фалеев тоненько
пел "Летят утки", подпевали ему вразнобой, хмельно и мякло. Табачный дым
колыхался над столом, было шумно, жарко. При появлении Щербакова все стало
смолкать. Вид у него был оглушенный и несколько затуманенный, как будто
его сильно стукнули по голове. Что с ним, никто не успел спросить, он
начал сам, лунатически, каким-то растерянным голосом: "А вы знаете..."
Другой бы подождал, пришел в себя; спросили бы - ответил; всегда выгоднее
отвечать на вопросы, чем навязываться со своим рассказом. Но в ту пору
Щербаков еще был доверчив и не понимал выгоды. Терпения ему не хватало.
Слушали его с любопытством. Про то, как Малинин уехал, провел последние
годы на Урале, в городке, где Челюкин заведовал художественной школой. Там
Малинин уединился, стал работать, ничем не позволяя себе пользоваться от
прошлого, даже внешность изменил. Челюкин устроил его работы на областную
выставку. Разразился скандал. Впрочем, Малинина это мало огорчало, он был