"Даниил Гранин. Клавдия Вилор (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

оставить ее.
Из-за поворота траншеи выскочили немецкие автоматчики, сшиблись
вплотную, навалились...


Солдатская наша жизнь была пронизана затаенным, самым мучительным
страхом из всех страхов и ужасов войны - страхом попасть в плен к
фашистам. Ни ранения, ни даже смерти так не боялись, как плена. "Лучше
умереть стоя, чем жить на коленях!" Лозунг испанских революционеров вошел
в быт нашей войны жестокой заповедью: "Лучше смерть, чем плен". Смерть
действительно была легче. Но знали мы и то, что война могла подстроить
такие ловушки, при которых самых отважных настигала эта беда. Мы знали об
этой опасности, это была самая страшная угроза, и бесчестье, и позор...
До сих пор Клавдия Денисовна, рассказывая про этот момент своей жизни,
оправдывается, все пытается защититься от всевозможных подозрений. Я знаю,
откуда это, редко какой солдат первых лет войны не поймет ее. Мысленно я
примериваю эту судьбу.
С первого месяца войны на всю жизнь запомнился мне седой интендант,
который сел в лесу на пенек, не в силах дальше уходить в лес от
наседавшего на нас немца, отказался от нашей помощи, вынул пистолет и, как
только мы отошли, застрелился. Он сделал это спокойно, с достоинством и
честью офицера. В годы войны я часто вызывал в памяти образ этого старого
интенданта - чтобы найти силы в себе вот так же, до конца, остаться
офицером. Во время боя, на миру и смерть красна, в те минуты особых
проблем не возникает, куда хуже, когда вдруг окажешься один, как это
случилось со мною под деревней Самокражей, когда меня послали с пакетом в
штаб дивизии, а вернувшись, я увидел у входа в нашу землянку немецких
автоматчиков. Или в Восточной Пруссии, когда мы, проскочив мост,
оторвались от своих, и тотчас мост позади взлетел в воздух и наш танк
остался один на вражеском берегу перед немецким городом Шталюпеном.


...Тот бой у совхоза "Приволжский" закончился разом, стали слышны стоны
раненых, и далеко - стрельба наших пулеметчиков. Полк, там, справа, еще
вел бой, а здесь, вокруг, стояли гитлеровцы, наставив автоматы.
Баранов и Борисов, оглушенные, раненные, с трудом вытащили Клаву из
окопа, кое-как перебинтовали.
- В случае чего мы тебя на руках понесем, - шептал ей Баранов. - Ты
только не отчаивайся, убежим.
Клава была в гимнастерке и брюках. Юбку на штаны она сменила, уберегая
своих ребят от насмешек соседнего батальона над "юбочным командиром".
Немцы ее потащили, потом заставили идти, пиная прикладами.
По дороге, любопытствуя, гитлеровские солдаты подходили, тыкали ей в
грудь, проверяя, женщина ли, удивлялись.
Вскоре узнали (очевидно, кто-то из курсантов проговорился, а может,
нашелся предатель), что она политрук, и это вызвало еще большее
любопытство. Впрочем, слово политрук сразу заменили на привычное -
комиссар... "Женщина-комиссар" - это было нечто новое; потом в лагере ее
показывали как диковинку.
А вдали все продолжалась стрельба и бомбежка, и отчаянная надежда на