"Даниил Гранин. Прекрасная Ута (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

ли мне когда-либо еще выпадет случай увидеть Лахор, его сказочные
мавзолеи, караван-сараи, пагоды, дворец Великого Могола, через некоторое
время я, наверное, пожалею и не смогу объяснить, почему я отказался туда
поехать.
И мистер Д. тоже больше не настаивал, не уговаривал. Когда мы
прощались, он вдруг похлопал меня по плечу, я похлопал его, это была
хорошая минута, одна из тех минут, когда люди становятся близкими.


..._И третья_. Утром девятого мая я поехал на Пискаревское кладбище.
Мне хотелось побродить там в одиночестве. Никак я не ожидал, что там
окажется столько народу. Непрерывно подъезжали переполненные автобусы;
такси, инвалидные коляски. Огромное поле было полно людей. Происходило
какое-то стихийное, никем не организованное шествие. Собственно, и
шествия-то не было. Присмотревшись, я заметил, что люди шли к памятнику,
шли, поглядывая на низкие широкие могильные насыпи, еще не обсохшие от
растаявшего снега, доходили до памятника, возвращались и уезжали. Каждый
был сам по себе, и не было никакого ритуала, ни березок, какие завивают на
троицу, ни кутьи, и цветов еще в городе не было, редко у кого в руках были
сниклые букетики подснежников. Дул холодный ветер, и многие торопились,
нельзя понять, что заставило их добираться сюда со всех концов города.
Инвалиды, пожилые люди, старушки, но много и молодежи. Некоторые клали на
пожухлую старую траву могил конфеты. Почему конфеты - может, потому, что
не было цветов?
Я почувствовал, что мне тоже хочется как-то выразить свои чувства
погибшим. Может быть, в этом было что-то языческое - не знаю. Я пошарил в
карманах, ничего у меня не оказалось, кроме пачки сигарет, я положил ее на
дерновый откос, у каменной плиты "1942". Сигареты "Кронштадтские",
неважные сигареты, но я вспомнил, что мы курили тогда, зимой сорок
второго.
И эта карамель... если б они могли иметь эту карамель... Меня
окликнули. Я с трудом узнал Максимова. Мы служили с ним несколько месяцев
в одной дивизии. Он шел вместе с десной, она держала срезанную герань. Мы
свернули в сторону, к одной из крайних насыпей. Они положили цветок, и мы
постояли все трое. Максимов сказал, что в блокаду у них умерла девочка,
единственный их ребенок, жена повезла ее на санках хоронить и не довезла,
свалилась. Жену подобрали, отправили в стационар, а где похоронили
девочку, они не знают, может на Пискаревском. С тех пор они приходят сюда,
они выбрали себе эту насыпь.
Спустя несколько месяцев в Доме дружбы был какой-то вечер встречи с
зарубежными гостями. В фойе я увидел Максимова. Он беседовал с немцами;
когда я подошел, он обрадовался, познакомил меня с ними - однополчанин - и
подмигнул им добродушно, без всякого подвоха; он угощал их сигаретами,
рассказывал про свой цех, он работал на "Скороходе", немцы показывали свои
ботинки, а он свои, все смеялись. Максимов громче всех. Потом пошли в зал
слушать концерт.
- Интересно, что делает с нами время, - сказал я, - глупее оно нас
делает или мудрее... или всего-навсего делает другими?
- Послушай, - сказал мне Максимов. - А чем они виноваты? Что ж нам,
опять душить друг друга? - Он вытянул свои огромные руки, и я вспомнил,