"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

знаю, зачем меня задержали. У него на все расчеты. Они ничего зря не
делают. Они всегда имеют в виду высшую цель. Мы только не знаем какую. У
Поливанова, у того идея была... А здесь... Что бы со мною ни делали, - это
во имя цели, это я должен усвоить и должен быть благодарен, что меня
употребляют как хотят. Спасибо, что меня посадили, что объявили подонком,
спасибо, что освободили. Ура Сергею Степановичу! Да здравствует наш
освободитель, наш предводитель!


Лосев был уязвлен. Обида жгла его, ворочалась, ища выхода. Он шел,
смиряя шаг, жаждая на чем-то отыграться, разрядиться. Вместо этого ему
приходилось то и дело здороваться, кому-то отвечать. Вымученная улыбка не
могла согнать с его лица угрюмство. Он шел тяжело, медленно, забываясь,
сжимал и разжимал кулаки, бормотал, морщась от горечи. Вечер был теплый.
Главная улица была полна народу. Лосев мог бы свернуть в переулки, но он
почему-то шел напрямик. Перед ним оказался бородач, который, взяв его за
плечо, стал что-то горячо доказывать. Лосев смотрел на него хмуро, пока не
сообразил, что это Пантюхов, капитан буксира, депутат горсовета; заставил
себя слушать, тем более что Пантюхов говорит действительно дельную вещь,
но от того, что нельзя было отмахнуться, а надо было поддерживать,
соглашаться, от этого Лосеву становилось досадней. Как все глупо
получилось, он-то надеялся вместе с Анисимовым посмеяться над тем, как
обхитрил Грищенко, добился отсрочки... Вместо этого ему пришлось выслушать
оскорбления. За что? Как будто ему удовольствие хитрить, вывертываться,
куда легче подраться, получить пару синяков и отсидеть в милиции... Никому
объяснить нельзя, никого не введешь во все эти сложности служебной жизни,
тот, кто не хлебнул этого, - не поймет.
Хотел он прикинуть свой проект, что да как, но, видно, не успеть.
Поздно. Отсрочка нынешняя годится только для крайности, а крайность эта -
как повезет: то ли согнется, то ли обломится.
Особенно его убивало то, что произошло это в присутствии Тучковой.
Самолюбие не позволяло ему защищаться, опровергать наглеца. Но неужели
Тучкова не поняла? Неужели она не почувствовала несправедливость?
Почему-то ему казалось, что она должна бросить Костика, оставить,
побежать, догнать его, Лосева, именно должна, должна была почувствовать,
как ему тяжело.
Он мысленно внушал ей и тотчас же смеялся над глупыми своими надеждами.
Кому какое дело до его переживаний? И парень говорил честно, как думал,
как понимал, так и говорил. Мальчик имел право обижаться. Теперь Лосев
понял, как такой же жгучий ком обиды распирал Анисимова.
- Вы молодцы, - с тоской сказал он Пантюхову. - Вы молодцы, ставьте
вопрос на сессии.
Он свернул на Горную улицу, где было безлюдно, ветрено, фонари начинали
зажигаться, они разгорались толчками, словно раздуваемые ветром. Листья
летели из-под ног, мчались, обгоняя, чиркая по земле, их неслось много,
еще зеленых, но уже опавших. Липы мотались не в лад, наверху шумело
сильным неровным шелестом. Был тот печальный час позднего лета, когда
вдруг доносятся запахи осени, дождей, увядания.
Лосев поднимался в гору совсем медленно, всем телом слыша усталость
прошедшего дня. Голова давила на плечи, руки свисали, набрякшие весом, он