"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

как давно этого не было.
Неужели эта тишина, наполненная розовым светом, это быстро растущее
солнце, эта красота творится каждое утро? Пока он спит, происходят
утренние зори, восходы; из года в год все это великолепное действие
совершалось без него. Он начисто забыл о том, что каждое утро устраивает
восход. И все это будет продолжаться, когда Лосева уже не станет. Так же,
как не существует нынешнего утра для его матери. Совершенно явственно
увидел он свое отсутствие в свежем утреннем мире, этот сверкающий от росы
город без него. Его город, занятый уже иными заботами. Жилой дом у почты
станет обыкновенным домом, обычными станут и дефицитные сейчас коричневые
плитки и решетки балконные.
Лосеву, конечно, хотелось, чтобы его помнили, но для этого, он считал,
надо быть творцом, например художником, архитектором. А городничий - лицо
нетворящее. Но тут ему припомнился Иван Жмурин, и снова он испытал
симпатию к этому незнакомому человеку. Лосев словно бы ощутил его
присутствие в сохраненной красоте города, в стройной Успенской церкви, в
парке с длинным изгибистым прудом... Вот ведь помнят Жмурина, несколько
человек, а помнят, и он, Лосев, сегодня через эту красоту вспомнил. Вполне
возможно, что Жмурин ходил спозаранок этой же тропкой, мечтал так же о
своем городе.
Курочников, у которого Лосев принимал дела, выпивоха, "обещалкин", тоже
ведь оставил после себя память - спортивную школу, богато оборудованную, и
впервые Лосев помянул покойничка добром.
По солнечному языку, что выгнулся поперек песчаного откоса, Лосев
спустился к Жмуркиной заводи. Сетчатые тени пронизывали воду. Чугунная
тумба стояла в матовых горошках росы. Лосев закатал брюки, вошел в воду.
Холод жиганул по ногам, но спустя минуту каким-то образом образовалась
теплынь. И песок под ногами стал теплым. Стая мальков метнулась в сторону.
Он шагнул за ними, пальцы ноги стукнулись о каменистый порожек, и сразу
припомнился этот гребенчатый отрог, что наискось спускался в глубину.
Отсюда, нырнув, ползли по дну, цепляясь за каменную гребенку, кто дальше
уползет. Клали для отметины белую гальку.
Глядя на большие белые ноги свои, изуродованные обувью, на кривые
пальцы с темными толстыми ногтями, Лосев увидел в этой воде те свои
маленькие ноги, загорелые, с прозрачно-мягкими ноготками, с пяткой круглой
и такой крепкой и черной, что мать оттирала ее в тазу пемзой. Вечер,
горячая вода в зеленом тазу, ее большие быстрые руки...
Наверху, над головой, шевельнулось. Спиною друг к другу, на иве сидели
двое мальчишек; тот, что лицом к Лосеву, в цветастой рубашоночке, держал
свежесрезанное удилище. Глаза его вперились в поплавок. Отсветы воды
бежали по его неподвижному лицу. Босые ноги свесились. Это были те самые
ноги, которые привиделись Лосеву - с розовой подошвой, с маленькими
пальчиками. Все было то же самое - и утро, и удилище, и ветви ивы, только
жилка была капроновая, банка с червями была коричнево-лакированной, из-под
кофе. А окуньки и уклейки те же, так же надеты были на прут.
Тихо подняться в полутьме. Кусок хлеба с треугольником плавленого
сыра... Или плавленый сыр позже, а тогда с луком, картошкой... Между
прочим, детские их рыбалки были подспорьем матери в те карточные годы.
Не сохранись это место - и не вспомнить бы.
Косые стволы света били в дом Кислых, надламывали ребра, дробили стены