"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

маленькие дети, не кончает с собой, инстинкт не позволит ей, запретит.
Ребенок тоже не может - запрещено, - он способен еще многое переносить.
Гоша Пашков понижение свое считал катастрофой. Для него служба была
источником всех забот и радостей. Дом был местом, где поспать, душу
отвести, рассказать, как он выступил, кого куда перемещают. Жена, теща,
тетки, мать, все жили его служебными делами, его заготовками, его планами,
его цифрами. Гоша не был карьеристом, хотя он хотел продвигаться. Он знал,
что должен продвигаться, как продвигался все эти годы. Он был предан
Поливанову, один из самых его верных людей, интересы Поливанова были его
интересами, и ясно...
...Валентина встретила нас у рынка, бросилась к Гоше, и во весь голос
про несправедливость, какую с ним учинили, факт, что Поливанов виноват, не
кто иной; при всем честном народе она молотила своего супруга, товарища
Поливанова, нисколько не стесняясь. Мне стыдно стало, потому что я,
например, все эти дни стеснялся посочувствовать своему другу и плел ему
посторонние темы, отвлекал его думы от горестного углубления.
А для него, между прочим, катастрофа расширялась. Шурпинов сразу стал
доказывать, что по линии продзаготовок был хаос, гнилой либерализм. Как
водится, прежде всего надо доказать, что до него все было плохо. Чем хуже,
тем лучше...
Жизнь для Гоши имела смысл, когда он мог двигаться вверх, а тут все
оборвалось. Теперь предстояло только падать. Катиться вниз, все ниже и
ниже, потому что Шурпинов его будет конать. А если вниз, то какой же смысл
так жить, сходя на нет, на дерьмо, как он выразился.
За что? Почему Поливанов снял его? Никаких поводов Пашков не давал. А
снял. Вот что мучило, и грызло, и терзало Гошу. Притом ничего плохого про
Поливанова слышать не хотел.
Продолжал ходить в ту же столовую пиво пить, в те же часы. Хотя
претерпевал при этом унижения. С ним уже здоровались не так. Были и такие,
что отворачивались. Поскольку он в опале. Ведь у нас стоит понизить - и
сразу как чумной. Может, оно и не так было, да Гоша бдительно вычислял
каждый кивок, каждое "здрасте".
Гоша Пашков единственный был человек, которому я мог признаться, что я
сказал Поливанову про того художника. Я полагал, что чужая беда утешит, но
он и тут Поливанова взял под защиту - мол, Шурпинов на его месте раздул бы
целое дело, а Поливанов, можно сказать, чутко подошел к этому художнику.
Типичное это сопоставление навело на мысль, что назначение Шурпинова для
того и производилось, чтобы на его фоне Поливанов выглядел лучше, шире,
умнее. А Гоша Пашков такого фона не давал, поскольку был добрым и
отзывчивым человеком.
...в моем поступке идейность, я же видел в этом страх. Один лишь страх.
Чего я боялся, сам не знаю, потому что если конкретно поставить перед
приговором - год тюрьмы, два года - не боюсь. Стреляли во время облавы на
зеленых - ничего, выполнял, не боялся. На медведя ходили с Гошей. Когда из
берлоги поднимали - я стоял спокойно.
После того, как мы Валентину встретили, на следующий день, в
воскресенье, я зашел к Поливановым. Валентина, избитая, плакала и
ругалась. Сам дрова колол во дворе. Я подошел, он полено выбирал, в колоде
топор торчал, я выдернул лопасть, подкинул топор в руке и занес на него.
Поливанов сразу понял, мог убежать, крикнуть кого, но по гордости своей не