"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

же. Ан нет. Ничего не повторяется, слышь, Серега, ничего! - Он сердито
уставился на Варю, которая появилась с полотенцем через плечо. - Ты чего?
Я же приказал никого. Ах да... папку ему принеси, где написано "Лосев".
Приготовлена она. Иди. - Он посмотрел ей вслед. - Вот Варька, тоже кричал
на нее, замуж не пустил, все думал - потом займусь, устрою, подыщу...
Завтра, завтра, а где оно? Думал, что успею поразмышлять, зачем жил, как
жил. Сомнения свои все откладывал. Мне ведь и сказать-то на площади
нечего. Копил, копил, а заглянуть внутрь - и нет ничего, труха. Истлело,
ничего не осталось. Сразу надо было. Хорошего дела нельзя откладывать. Не
думал я о смерти. Словно бы бессмертен. Ты разве к смерти готовишься? Тоже
живешь ровно бессмертен. Это у всех нынче. Как болезнь. Боимся готовиться.
Поскольку там ничего нет, то боимся подумать. Мы, безбожники, верим в
бессмертие свое, а верующие, те, наоборот, смертными себя считают,
готовятся. Понимаешь, как вывихнулось. - Он придвинулся на край скамейки,
схватил Лосева за руку своей влажной холодной рукой. - Нехорошо ведь
будет, а? Стыдно, а?
- Что стыдно?
- Если я в откровенность пущусь. Выходит, пока здоров был - помалкивал,
таился. Подумают, что боялся, стыдился. Теперь вот заговорил, когда уже
все нипочем. Это разве человека достойно? И ведь не докажешь, не
объяснишь, что не от страха молчал и не от страха заговорил. Нет, не буду.
Как жил, так и пусть идет до конца, не поддамся. Не буду причащаться у
тебя, да ты и не поп.
- И правильно, что не будете, - сказал Лосев. - Исповедь для тех, кто в
бога верит. Они как бы очистку в космос производят, удаляют всякий
мусор... Расскажут - и вроде как переложат на другого. В данном случае на
бога. А если не на кого? Это от трусости, Юрий Емельянович. Может, лучше
вам врача хорошего?
На врача Поливанов плечом дернул, а на остальное сказал:
- Шути, шути, думаешь, она далеко? И с богом не так просто. Ох, скоро,
Серега, вспомнишь меня. Жизнь короче, чем тебе кажется. Глянешь однажды -
никого кругом своих нет...
Папка, что принесла тетя Варя, была старая, затрепанная, с красной
надписью "Уездный народный суд". Надпись перечеркнута, под ней химическим
карандашом красиво выведено: "Лосев Степан Иустинович".
Поливанов, сердито дергая тесемки, развязал, вытащил тонкую ученическую
тетрадку, под пей листки. Прочитал верхний, сунул в карман.
- Это тебе "и к чему... Бери, считай, что ничего не должен.
- А корреспондента прислать?
- Освобождаю.
- Чего ж так?
- Передумал. Поздно, душа моя. Да и с какой стати переиначивать. Все
правильно было. Ты не оглядывался на свою жизнь. А когда оглядываться
станешь - увидишь, что она не бессмысленна. Она в итоге узор какой-то
выведет. А нам, Серега, только под конец виден он. И то... Если следить,
Серега, то она все время знаки подает, жизнь-то. Чувствовать только надо.
А у нас все закупорено. Алиса Андреевна тогда прокляла меня. Я посмеялся.
Известное дело - пережитки прошлого. Простил. Хотя мог бы за такие
выпады... Я почему давеча осердился на тебя? Потому что не умеешь ты
вникнуть. К примеру, мог я за это проклятие ей припомнить. А я, когда