"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автораже. Ан нет. Ничего не повторяется, слышь, Серега, ничего! - Он сердито
уставился на Варю, которая появилась с полотенцем через плечо. - Ты чего? Я же приказал никого. Ах да... папку ему принеси, где написано "Лосев". Приготовлена она. Иди. - Он посмотрел ей вслед. - Вот Варька, тоже кричал на нее, замуж не пустил, все думал - потом займусь, устрою, подыщу... Завтра, завтра, а где оно? Думал, что успею поразмышлять, зачем жил, как жил. Сомнения свои все откладывал. Мне ведь и сказать-то на площади нечего. Копил, копил, а заглянуть внутрь - и нет ничего, труха. Истлело, ничего не осталось. Сразу надо было. Хорошего дела нельзя откладывать. Не думал я о смерти. Словно бы бессмертен. Ты разве к смерти готовишься? Тоже живешь ровно бессмертен. Это у всех нынче. Как болезнь. Боимся готовиться. Поскольку там ничего нет, то боимся подумать. Мы, безбожники, верим в бессмертие свое, а верующие, те, наоборот, смертными себя считают, готовятся. Понимаешь, как вывихнулось. - Он придвинулся на край скамейки, схватил Лосева за руку своей влажной холодной рукой. - Нехорошо ведь будет, а? Стыдно, а? - Что стыдно? - Если я в откровенность пущусь. Выходит, пока здоров был - помалкивал, таился. Подумают, что боялся, стыдился. Теперь вот заговорил, когда уже все нипочем. Это разве человека достойно? И ведь не докажешь, не объяснишь, что не от страха молчал и не от страха заговорил. Нет, не буду. Как жил, так и пусть идет до конца, не поддамся. Не буду причащаться у тебя, да ты и не поп. - И правильно, что не будете, - сказал Лосев. - Исповедь для тех, кто в бога верит. Они как бы очистку в космос производят, удаляют всякий бога. А если не на кого? Это от трусости, Юрий Емельянович. Может, лучше вам врача хорошего? На врача Поливанов плечом дернул, а на остальное сказал: - Шути, шути, думаешь, она далеко? И с богом не так просто. Ох, скоро, Серега, вспомнишь меня. Жизнь короче, чем тебе кажется. Глянешь однажды - никого кругом своих нет... Папка, что принесла тетя Варя, была старая, затрепанная, с красной надписью "Уездный народный суд". Надпись перечеркнута, под ней химическим карандашом красиво выведено: "Лосев Степан Иустинович". Поливанов, сердито дергая тесемки, развязал, вытащил тонкую ученическую тетрадку, под пей листки. Прочитал верхний, сунул в карман. - Это тебе "и к чему... Бери, считай, что ничего не должен. - А корреспондента прислать? - Освобождаю. - Чего ж так? - Передумал. Поздно, душа моя. Да и с какой стати переиначивать. Все правильно было. Ты не оглядывался на свою жизнь. А когда оглядываться станешь - увидишь, что она не бессмысленна. Она в итоге узор какой-то выведет. А нам, Серега, только под конец виден он. И то... Если следить, Серега, то она все время знаки подает, жизнь-то. Чувствовать только надо. А у нас все закупорено. Алиса Андреевна тогда прокляла меня. Я посмеялся. Известное дело - пережитки прошлого. Простил. Хотя мог бы за такие выпады... Я почему давеча осердился на тебя? Потому что не умеешь ты вникнуть. К примеру, мог я за это проклятие ей припомнить. А я, когда |
|
|