"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

смотрел в той же задумчивости, не шелохнулся, не отвел глаз.
- Знаю, осуждаете нас, открещиваетесь. Но, может, для того, моего,
времени мы по-другому и не могли? Через огонь только и надо добывать
истину новой жизни. Мне и теперь снится, как у того костра Алиса
Андреевна, учительница моя, за руку меня хватала, потом на колени
повалилась, при всех, не постеснялась.
- Юрочка, не надо! - тихо, еле слышно, простонала Варвара Емельяновна,
тетя Варя, сестра Поливанова. - Ах, нельзя ему, Сергей Степанович, зачем
вы его расстраиваете? Танечка, ты хоть скажи.
- Молчи, Варька!
Тучкова обняла ее, прижала голову ее к себе.
- Я ничего не боюсь! Я своей жизни не боюсь! - кричал Поливанов.
- Да прекратите же вы, Сергей Степанович... вы его убиваете, -
проговорила Таня. - Слышите?
Лосев сидел каменно, не отводя глаз от Поливанова.
- ...Учительница любимая слезы лила, просила, умоляла не трогать
чудотворную икону Владимира. На художественную ценность напирала. Чуть ли
не кисти Феофана Грека. Не жечь чтобы. Чтобы отдать в музей, куда угодно,
да только не в костер. На Луначарского ссылалась. На Покровского, который,
между прочим, приезжал тогда в губернию, комиссарил у нас. Я отверг. Все
ее слезы отверг. Дурман, объяснял я ей, и есть дурман, кто бы его ни
писал. Сама же нас учила, что все эти изображения - фантазия. Ах, какая
это икона была! Мне порой снится, как я ее с маху в огонь и как Алиса
Андреевна кричит. Эти у меня иконы - мелочь по сравнению с той. Ну,
естественно, чудотворная, это тоже подначивало. У них у всех вера была, а
мы свою веру противопоставляли, демонстрировали храбрость, безбожье! Да,
своя вера у меня была. И теперь есть! Пусть другая, а есть. Я всегда с
верой жил. А ты?.. Перед Алисой Андреевной мне стыдно - признаюсь, перед
тобою - нет. Не тебе судить меня. Какое право у тебя? Ты на готовенькое
явился...
Хорошо, что Костик подхватил его. Лицо его покрылось большими каплями
пота, лишилось последних красок, он пошатнулся, опустился в кресло.
Надежда Николаевна быстро накапала в рюмку каких-то капель, поднесла.
Поливанов глотнул не замечая. Взгляд его остановился, ушел куда-то внутрь.
Стало тихо. Все молчали, как бы прислушиваясь, и Поливанов прислушивался.
Глазницы его опустели, словно бы смерть открылась в этой пустоте. Что
минуту назад казалось таким важным, что вызывало его гнев, что требовало
борьбы, защиты - сдунуло, как пыль, - чья-то правота, память о Жмурине,
дом Кислых, упрек Лосева... И мнение людей, и воспоминания, и Алиса
Андреевна, все такие огромные сроки - двадцать, пятьдесят лет, все
оказывалось одинаково мелким перед небытием, перед той пропастью, куда
тащила его смерть.
Надежда Николаевна взяла его за руку, кивнула всем, и все заговорили,
стараясь не смотреть на Поливанова, словно было неприлично замечать то
ужасное, что происходило рядом. Они изображали непонимание. Только снизили
голоса, как бы специально, чтобы не мешать Поливанову прислушиваться...
Если б это была боль, если б он кричал, они могли бы что-то делать. Но в
том-то и дело, что они не могли ничем помочь, им оставалось вести себя
так, словно ничего не происходит. Единственным их средством была ложь.
Против лжи смерть ничего не могла. Они лгали, притворяясь, что ее нет, что