"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

была замечательная, поскольку туда перенесли монастырские бумаги, когда
монастырь прикрыли. - Лосев посмотрел на Костика. - Книги были там
семнадцатого века, может и шестнадцатого, так профессора считают. А
роспись, между прочим, была единственная.
- Откуда это известно? - недоверчиво спросил Костик.
- Эксперты обследовали. Заключение дали, что восстановить невозможно.
Мы восстановить хотели, была у нас такая мечта... На суд общественности
мы, правда, не выносили, вече не собирали.
Он обращался сейчас к одному Костику, тот мучительно морщил лоб,
переводил глаза то на Поливанова, то на Лосева, пытаясь понять, что
происходит.
- Ну и что? К чему вы это? - враждебно спросил он Лосева.
- А вы как-нибудь расспросите Юрия Емельяновича... Говорят, Юрий
Емельянович, что вас просили: "Оставьте, не жгите ихнее оборудование.
Закройте церковь, но жечь для чего?"
- Мало ли что говорят! - Тучкова руки раскинула, как бы прикрывая
Поливанова. - Зачем вы про это? Разве это что-нибудь меняет? Что ж вы
переводите на другого...
Тут Поливанов грохнул набалдашником палки по столу, да так, что ножи
подпрыгнули, тарелки зазвенели, что-то упало.
- Не нуждаюсь! Сам оборонюсь! Молчи, Татьяна. Ты что меня защищаешь? От
кого? От него? - Голос его срывался, переходя на хрип, на визг, словно сук
попал под пилу. Опираясь на палку, поднялся, стал высоким, выше, чем
раньше, и глаза высветились, побелели от ярости. Он стоял над Лосевым,
словно занесенный огромный колун. Жахнет и рассечет пополам; в этот момент
давние легенды про этого человека ожили.
- Не ему меня разоблачать! Меня на фуфу не возьмешь! Маловато для
Поливанова. Мои счета оплачены, товарищ Лосев. Вот папаша твой мог бы мне
предъявить... Он, можно сказать, пострадал за свои идеи. У него идеи были.
А у тебя какие идеи? У тебя сведения! Улики! Ха-ха, улики на Поливанова!
Я-то гадал, думал, какой он, мой черед, грянет? Вот он, оказывается, -
Серега Лосев! Эх ты, побирушка, насобирал щепок. Из них похлебки не
сваришь. Да и на них не сваришь. Хоть и много их было. Я ведь все могу на
себя взять. Я один остался и за всех отвечу. Да, так все и было. Слышите
вы, правильно он изложил! Вполне у тебя добросовестные осведомители,
Лосев. А вот сообщили они тебе, что дальше было? А? Шустрые они у тебя, да
не умные. Они меня могли бы и сильнее принизить. При тебе ведь, или нет,
ты отбыл уже, я ходить стал, выпрашивать у старух церковные книги, иконы,
бумаги старые. С того костра они тогда кое-чего повытягивали, спасли от
огня. Книги, они плохо горят. Ходил, тридцать лет прошло, ходил по старым
пням, кланялся, шапку ломал. Они покрепче тебя припоминали. Они меня как
кошку тыкали в дерьмо: такой-растакой - сам жег, а теперь сам же просишь.
Я винился. Дурак, говорю, молодой был, не понимал. Я, комиссар Поливанов,
я перед этими религиозными старухами каялся! Как блудный сын. Одни
тешились, другие прощали, иконы давали, книги. Вот видишь, стоят
обгорелые. Перед старухами каялся. А перед тобою и не подумаю. Ты, душа
моя, из костра ничего не вытащил. Ни из одного костра... Какое ты право
имеешь мне счет предъявлять? Ты что думаешь, вот, мол, какие варвары были.
Стыдишься за нас?
Он поднял над Лосевым огромную костлявую руку с палкой, но Лосев