"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

костями и высасывала и поедала его тело. Она хозяйничала в Поливанове, она
существовала в нем и отдельно от него, временами выглядывая вместо него из
глазных впадин. Зрелище этой действующей, торжествующей смерти было
отвратительно и страшно.
Поливанов полуобнял Лосева, а сам следил за его лицом. Лосев закрылся
белозубой улыбкой. Это он умел. С веселым открытым взглядом похвалил
бодрость и энергию Поливанова так, что тот успокоился. Причем слушал с
жадной доверчивостью, будто слово Лосева что-то значило, решало.
В доме расположение комнат осталось тем же. В маленьком зальце стояли
те же кадки с китайскими розами. Крашеный дощатый пол блестел. Шкаф,
этажерка, все солидное, старое стало красиво. Солнце высветило стены,
пронизало зелень листьев, и Лосеву вспомнилось, как он мальчиком приходил
не сюда, а к дяде Феде, там тоже было похожее зальце, вдоль стен стояли
стулья в холщовых чехлах, диванчик стоял зачехленный. Никто из детей в
доме никогда не видел, какая обивка под чехлами. Чемоданы были в чехлах,
книги все были обернуты, сама тетя Надя постоянно ходила в переднике, и
только по праздникам вынимали бостоновые костюмы, выходные туфли,
доставали драповые пальто, шляпы, на стол ставили фарфоровые чашки.
Вспоминалось это сейчас с усмешкой над той скудной нафталинной жизнью, и
при этом почему-то приятно было увидеть у Поливанова позабытые гнутые
венские стулья с соломенными сиденьями, конторку с зеленым сукном, по
верху огороженную точеными перильцами, на стене расписные доски, иконы,
висела знакомая эмалированная табличка "Доктор Цандер Х., по внутренним
болезням". И рядом высокие, в дубовом футляре английские часы, похоже те
самые, что стояли в прихожей у Цандера рядом с чучелом медведя.
Лосев шумно хвалил сбереженную старину, и Поливанов, довольный,
рассказывал, что все это он собирает для будущего музея, все завещано
городу, когда-нибудь ведь займутся и культурой, не все же строить стадионы
да кабинеты начальников. Лосев пропустил это мимо ушей и с той же
восторженностью перешел в столовую, где, видно, к его приходу были
приготовлены открытки, альбомы и какие-то рулоны в черных гранитолевых
футлярах.
Кроме тех двух открыток, у Поливанова имелся толстый альбом, большая
коллекция собранных за разные годы почтовых открыток с видами Лыкова.
Поливанов одну за другой показывал их Лосеву, поясняя, какой год, что за
здание, как будто Лосев был приезжим. На цветных дореволюционных открытках
пестрела и ярмарка 1903 года, карусель, городовой и площадь с новеньким
пожарным депо и каланчой, которую после нынешней войны снесли, и монастырь
с кладкой из красного ракушечника и белого камня... Некоторые открытки
Лосев знал, но многие держал в руках впервые, он и не подозревал, что их
существует столько. На обороте кое-где сохранились николаевские марки и
были строки, написанные красивыми косыми почерками, какими ныне не пишут.
Павильон на берегу Жмуркиной заводи, по словам Поливанова, построен был
к приезду цесаревича Александра, проект делал вице-губернатор Жмурин,
кстати способный архитектор, имеется альбом его проектов по Лыкову.
Когда-то в этом городе собирались делать курорт, проводить здесь торговые
ярмарки.
Поливанов и прежде умел рассказывать. Сейчас слова его обрели особую
значительность. У него не было сил, как прежде, вскакивать, бегать,
стучать палкой, он вкладывал в голос эти свои привычные размашистые жесты.