"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

художников вы спрашивали? Жаль, что они не слышат ваших рассуждений.
Ручаюсь - они бы вам сказали кое-что...
Стоило ей чуть двинуть плечами, наклонить голову, и сразу спор
оборвался. Никаких усилий она не проявляла, только спросила раздумчиво:
- У вас что, музей имеется? Галерея?
- Какой там... Так, краеведческий мечтаем, на общественных началах. Не
положено нам.
- Где ж вы ее собираетесь, повесить?
- Это не вопрос, - загораясь надеждой и потому с бравой солдатской
готовностью отвечал Лосев. - Можно в Доме культуры. А еще лучше в
горисполкоме. В зале заседаний, там надежнее, да и свету больше.
- Для зала она маловата, да и вряд ли уместна, - деликатно подсказал
Бадин.
Лосев пересилил себя, согласился, как бы обрадованно:
- Это вы верно подметили. Ну что же, можно даже в кабинет ко мне, то
есть председательский.
- Дожили. Вот, Бадин, мы кабинеты начальников сподобились украшать.
Знал бы Астахов. Честь-то какая. - Ольга Серафимовна говорила медленно,
без всякой насмешки.
- Почему ж вы так... Чего ж тут зазорного. Горисполком - это самый
центр. Все приходят. Власть у нас народная. У нас к председателю попасть
запросто.
Чем-то ему удалось задеть ее, так что она снизошла, опустила на него
свой взгляд, и на Лосева словно дохнуло теплом - столько сохранилось еще
чувства в этих поблекших глазах. Воспоминания словно разворошили подземный
утухший жар. А глаза у нее, в обвисших морщинистых мешках, оставались
узкие, с длинным, чуть выгнутым разрезом, который мог полоснуть по сердцу.
- Народ-то к вам, гражданин начальник, в кабинет идет не картину
смотреть. Наверняка жилье просят, на дураков жалуются, в очереди томятся.
Я, милый мой, но этим приемным насиделась. Не до картин было. Как топтать
его стали, как поносить, чуть ли не диверсантом. Вот и доказывай. Господи,
какими словами называли его, а теперь вы торгуетесь...
Вот оно что, подумал Лосев, вот оно в чем дело, вот где место больное,
ему даже легче стало от того, что лично он, значит, был ни при чем, они
соединяли его со всеми теми, другими, видели в нем тех, кто Астахова
обижал. Первое, что хотелось, - откреститься: с какой стати ему отвечать
за чьи-то древние глупости, за непонятные страхи неизвестных ему деятелей,
всяких перестраховщиков, горлодеров. Невежд мало ли было... Был его
предшественник Курочников, который из всей музыки признавал баян, на
аккордеон уже бранился - "растленное влияние Запада".
А все же стыдно было открещиваться и от Курочникова, и даже от тех
неведомых начальников, что когда-то терзали Астахова. Не потому, что он их
оправдывал, нет, тут было что-то другое.
- Что было, то было. Наверное, виноваты перед вами, Ольга Серафимовна,
- сказал он, подставляя себя под ее взгляд. - Не нами началось, да на нас
оборвалось.
Помолчали.
- У меня из Ленинграда Дворец культуры торговал большую картину для
фойе, - вдруг вспомнила Ольга Серафимовна. - И то не согласилась. С
мороженым чтоб гуляли мимо. Зачем? Бог с ними, с деньгами, верно, Бадин?