"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

что товарищ Астахов, будь он жив, он бы иначе отнесся к нашей просьбе.
- Не надо, прошу вас. - Ольга Серафимовна поморщилась. - Где вы были,
когда мы эту достопримечательность за мешок картошки предлагали, за пару
брюк отдавали?.. А теперь я и подождать могу. И Астахов тоже.
Лосев неожиданно покраснел, густо налился багровым.
- Между прочим, если вы про войну, так я по эшелонам с мамкой ходил,
соль выпрашивал, потом на лесозаводе вагонетки катал, вот где я был. Так
что, Ольга Серафимовна, историю не будем трогать. Я полагал, что вас,
кроме денег, интересует пропаганда вашего супруга как художника. Вы имеете
в нашем лице, может, единственную ситуацию.
Слушала его Ольга Серафимовна пренебрежительно, с какой-то посторонней
мыслью в глазах, а Бадин наслаждался, пуская клубы душистого дыма. Коробка
с тортом так и стояла неразвязанной на столе. "Возьмите ваш торт", -
скажет брезгливо эта барыня вдогонку. Сейчас Лосева уже не так картина
занимала, бог с ней, а обидно было уйти со смешком вдогонку, с этим тортом
дурацким. Не привык Лосев, чтобы его высмеивали, да и не за что.
- Интеллигенция русская для народа, для просвещения жертвовала жизнью
всей... эх, да что говорить. - Он махнул рукой, не желая объяснять. - Мы,
конечно, живем в глуши, мы и без того во многом обездолены. Я не в порядке
жалобы, но позвольте спросить, почему все только в Третьяковскую галерею?
Почему сюда все - и выставки, и апельсины, и французские духи. У нас ведь
тоже вкалывают, и тоже Россия. Между прочим, у нас в садах на скамеечках
днем козла не забивают.
Он посмотрел на Бадина с надеждой найти поддержку у этого вполне
современного и, видно, образованного человека с лицом благородного и
справедливого индейца.
- И на основании этого вы решили, что Ольга Серафимовна должна вас
задешево обеспечить живописью, - непримиримо сказал Бадин. - Духовными
апельсинами. В награду за ваше провинциальное благонравие? Вот вы
ссылаетесь на пропаганду. Как же, мол, так и почему...
Откуда у них была эта враждебность, как будто им кто наговорил на
Лосева, как будто он чем-то виноват перед ними всеми - и перед той
девицей, и перед Лешей, и вот перед этим роскошным индейцем, который
удобно покачивается на своей пружинистой вежливости, в своем
бархатно-малиновом пиджаке и вельветовых штанах.
- Я, например, считаю, - рассуждал Бадин, - что пропагандировать
картину, а тем более настоящего художника, незачем. Вы сделайте его
доступным. Вы ему не мешайте. И все. Люди без вас разыщут талант. Не надо
гнать к нему все эти стада туристов. Этому туристу охота в Лужники
смотаться, а его тащат к Врубелю.
- Правильно делают, что тащат. Он ведь сам не пойдет, его обязательно
подтолкнуть надо. Пусть один из десяти, но загорится... Нет, тут мы с вами
не сойдемся.
Лосев даже хлопнул по столу, не удерживая себя. Уходить - так с
треском. Сам уйдет, и торт под мышку, но прежде он им выложит. Жаль, что
Ольга Серафимовна не слушает, до нее не достигает, серьги ее висели
неподвижно, лиловый свет их звездно мерцал, и сама она пребывала сейчас
среди звезд.
- На разных мы позициях с вами, - еще громче сказал Лосев. - Не
настаиваете вы, чтобы народ картины смотрел, не нуждаетесь в этом. А