"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

- ...Стоит оглянуться назад - бог ты мой, сколько упущено, сколько я
сам себе бед устроил. Собственная жизнь - прекрасный учебник. Читать его
не хотим. Про других читаем... Собственное прошлое изучать неохота,
историю своей души... И тела... Судьба? В старости судьба оказывается лишь
историей учиненных нами глупостей.
Он подошел и смиренно погладил племянника по голове.
Один Лосев, и тот случайно, знал, какие под его словами покоятся давно
затонувшие печали. Дети, которые у него могли быть. Двое, трое детей. Та
женщина покорно уничтожала их одного за другим, аборт за абортом, а
последнего ребенка отказалась уничтожить и ушла. Та женщина умерла, дочь
ее выросла, у нее большая семья. Дочь не знала, что она его дочь, и
никогда не узнает. Она выросла как дочь другого человека... Портрет той
женщины висел рядом с фотографией отца Аркадия Матвеевича - врача царской
армии.
Он знал, как обращаться с другими людьми, и не умел обращаться с собой,
со своей судьбой, мог предусмотреть чужие ошибки и не мог предусмотреть
свои.
Он знал, как добиваться, хлопотать, вести переговоры, и ничего не мог
сделать для себя. У него в этих случаях пропадало всякое умение,
предусмотрительность, знание психологии. Иногда на торжественные заседания
девятого мая он надевал ордена и медали, и все поражались - откуда у него
их столько? Его сажали в президиум, подносили ему гвоздики, но через
несколько дней никто уже не верил, что этот книжник, барственный
старомодный чудак командовал, стрелял, носил вместо берета каску... Он и
сам, надев ордена, чувствовал себя смущенно, не знал, как держаться; его
жесты и словечки не соответствовали геройским наградам, и он виновато
съеживался и торопился уйти.
Между тем прежняя бледность вернулась к племяннику. Валерий пригладил
свои волосы и погрузился в молчаливое неодобрение. Теперь оно было более
прочным и угрюмым. Лосевым он был разочарован и обижен. Лосев, вместо
ответа, посмеивался и пуще восхищался советами Аркадия Матвеевича и милым
ему интеллигентным духом этого обиталища. А что такое интеллигентность,
объяснить не сумел. Говорил только, что у него самого этого нет и не будет
- хоть коврами завесь, хоть книгами завали, а все не то. И не понять было
- то ли он попрекает Валерика, то ли завидует. А потом принялся показывать
китайские тени на стене. Изображал гусей, собак, коров и радовался
ловкости своих пальцев.
Аркадий Матвеевич смеялся, он забыл, что сам когда-то научил Лосева, а
его когда-то научил на Севере японец, который, впрочем, на самом деле был
китайцем и содержал в Харбине ресторанчик, где когда-то собирались русские
эмигранты.
Вдруг он затих, всматриваясь в лицо Лосева, опечалился, поднялся,
кутаясь в заношенный халат, сказал встревоженно:
- Боюсь я. Зря я тебя настроил.
- Вот тебе и раз. Это почему?
- Не ходи к нему, - сказал Аркадий Матвеевич, продолжая вглядываться в
Лосева. - Не надо тебе. Ничего не получится. Не станет он... Зачем ему
встревать. Ему придется куда-то ехать, просить, ему скажут, что ж вы
раньше смотрели? Могут не сказать, но _могут сказать_ - вечная ваша
опаска. Для чего это ему?