"Даниил Гранин. Картина" - читать интересную книгу автора

- Потому что это _разговор_, - пояснил Аркадий Матвеевич. - А
справедливость у каждого своя, словом "справедливость" размахивать опасно,
собеседник твой немедленно в амбицию, и не сдвинуть. Разговор - это
шахматная партия. К ней мастер загодя собирается. Но одно ты
предполагаешь, а другое партнер. Так и у нас. Мы сейчас мозгуем, как нам
поступать, и не берем в расчет, какие контроверзы может учинить он. А о
неприятностях надо заблаговременно заботиться.
Тут-то Валерик, до сих пор почтительно внимающий, человек малозаметный,
малословный, стал наливаться пунцовым цветом злости и возмущения и
выругался. Продолжая ругаться, он показывал Лосеву эту жалкую, полутемную,
сырую, окно в стенку, комнатуху, в которой проживал его всезнающий дядя, -
стопки книг, затиснутых под диван, цветущие мохнатой плесенью книги, от
которых некуда было деваться. Это и есть результат дядиной учености? Два
стареньких костюма, повешенных прямо на стеллаже и прикрытых от пыли
целлофаном. Шкафа платяного не было, некуда его поставить, белье лежало в
чемодане. Не было ни ковра, ни телевизора, ни проигрывателя - ничего
существенного, "соответственно запросам культурного человека". Без
стеснения разоблачал он убожество дядиного быта и сравнивал со своей
двухкомнатной квартирой, где сейчас идет ремонт, обклеивают ее финскими
обоями, в ванной ставят голубой кафель и сушилку... При этом он знать не
знал никаких философов и языков, был лишь мастер ОТК, а жил лучше,
культурнее и получал больше, и никто на него голоса повысить не смел.
Торжество раздувало его впалую грудь, обтянутую желтенькой цветистой
рубашкой, застегнутой у горла на белую пуговку. За что он должен уважать
своего дядюшку? - вот вопрос, который он ставил. Дядюшка все уговаривал
его учиться, попрекал, что годы уходят, что останется без образования, и
что же получилось? Кто выиграл? Хорош бы он был, если бы послушался. Чего
стоят все хитрости и умничания, если человек не может себе обеспечить
холодильника, полного продуктов? Презрение его словно бы светилось,
окружало его фиолетовым коронирующим свечением. Они сейчас стали похожи -
дядя и племянник, у Валерика воплощение враждебности и презрения, у
Аркадия Матвеевича - воплощение терпения и кротости, а лицо было одно,
один род, который когда-то расщепился, избрав разные дороги. И Антонина,
бывшая жена Лосева, принадлежала к их корню, ее-то черты Лосев и узнавал
прежде всего в этих двоих. Неприязнь и терпение соединились в холоде ее
красивого лица. Последний год перед ее отъездом терпение ее невозможно
было нарушить никакими выходками, оно резиново тянулось в любую сторону,
при этом враждебность ее оставалась неизменно ровной. Только иногда, в
крайние минуты, в воздухе начинало потрескивать это фиолетово-угрожающее
свечение.
Воспоминание об Антонине впервые не причинило боли, оно проплыло
облаком, далеким, безразличным, скользнуло бегучей тенью...
Валерик обращался прежде всего к Лосеву. Домогался ответа от этого
практичного, цепкоглазого, себе на уме начальника, причем не из малых.
Валерия раздражала уважительность, с какой Лосев поглощал советы ничего, в
сущности, не достигшего старика. Солидные же вопросы, выдвинутые
Валериком, - не обсуждались. И то, и другое было несправедливо, сбивало с
толку.
Аркадий Матвеевич покорно признавал резон Валерика, говорил же совсем о
другом.