"Богумил Грабал. Волшебная флейта" - читать интересную книгу автора

Прометей, сгинули силы, на которых держался мир, и остался единственный
светоч, пылающий, будто неопалимая купина: молодой студент, который в миг
самосожжения был самим собой. Будь я в ту минуту подле него, я на коленях
умолял бы его пылать, но только иначе: пылать словом, которое обросло бы
плотью и поддержало тех, кто не пылает или пылает душой и в душе. Но --
свершилось. Господи, если возможно, да минует меня чаша сия... даже Христос
не хотел быть распят. Но вот от спички, какой зажигают бенгальский огонь или
сигарету, сгорело все смертное, что есть в человеке, и осталась одна лишь
память, которая воспламеняет теперь протестующих против чужих войск в этой
стране. Я же тогда шагал с поникшей головой и вдруг осознал, что мне уже не
раз встретились тянущиеся ввысь девичьи ладони, сомкнутые так, чтобы пальцы
не поранили хрупкие букетики гвоздик, а поверх букетов я видел глаза молодых
женщин, распахнутые так широко, как если бы они шли к причастию или на
концерт Баха; я двинулся вслед за одной такой бутоньеркой: она постояла на
тротуаре близ святого Вацлава, потом, провожаемая взглядами зрителей,
ступила на проезжую часть, помедлила, замерев, но молодой полицейский
незаметным жестом направил ее на противоположный тротуар. Была половина
четвертого, а уже позже внизу, у закусочной "Крона", собралась группа
панков, и такой же молодой полицейский дрожащими пальцами перелистывал
документы одного из них, на скамейке лежали в футлярах их музыкальные
инструменты, они были панки, но в их глазах светились улыбки и
умиротворение, и я стыдился того, что достиг глубочайшей опустошенности и
величайшего беспокойства, но ни на что больше не гожусь; если бы я хоть
получил какую-нибудь премию, какой-нибудь диплом за свои книги, мне достало
бы твердости поджечь хотя бы эту бумажку, удостоверяющую то, чем я не
являюсь, ибо, будь я тем, кем кажусь и за кого меня держат мои читатели, я
бы с нежностью взял из рук той девушки ее дрожащую бутоньерку и положил под
копыта коня святого Вацлава... но я знаю, что на это меня не станет и что я
получил бы по заслугам, если бы мне ненароком перебило хребет струей из
водомета или острой иглой слезоточивого газа выкололо глаза, как вырвал их
себе из глазниц настигнутый Роком царь Эдип.
Однако как это дешево, пан Грабал, повторять за Хайдеггером, что боги
покинули этот мир, что сгинули и Геракл, и Прометей; фразы эти, пан Грабал,
красиво звучат, но стоят не больше, чем сто граммов зельца за крону
двадцать, ибо герр Хайдеггер доказал, что хотя старые боги, быть может, и
вправду умерли, но рождаются новые, которым придется заплатить за все так,
как заплатил, отняв себе ухо, Винсент Ван Гог.
Что, собственно, случилось в городе в эти два дня? Полагаю, что
вооруженная сила полиции и народных дружин грубо вмешалась в дела молодых
людей, создавших культ своего святого; полагаю, что эта сила присвоила себе
право переступить грань допустимой самозащиты, карая людей, которые не
применяли ни огнестрельного оружия, ни дубинок, ни булыжников, а имели в
своем арсенале только слово да свисток из двух пальцев, а еще с ними было
дитя в коляске, но не так, как у Одиссея, которому в борозду, когда он
пахал, цари положили его сына, чтобы заставить его вступить в Троянскую
войну... И что же? Глаза омоют слезы - да и офтальмология эффективнее
слезоточивого газа; одежда высохнет - или будет куплена новая; задержанных
в конце концов выпустят, и жизнь вернется в старое русло... В самом деле,
пан Грабал, в старое русло? Отнюдь! Эти молодые люди, которые там были явно
или в душе и душою, выказали определенную сопричастность, определенную