"Богумил Грабал. Волшебная флейта" - читать интересную книгу автора

солидарность и совершенно определенное стремление к Добру, каковое
непременно даст свои плоды в будущем.
И вот так я сидел в "Золотом тигре", размышляя, как всегда: если бы
боги были ко мне благосклонны, с какой бы охотой я намертво отрубился за
кружкой пива - но я сидел, слушая подробности этого великого Понедельника и
великого Воскресенья, и из передаваемых мне горящими глазами сообщений
соткался гигантский гобелен, который теперь невозможно истребить или сжечь,
ибо явью стали его сюжеты, вышитые самой жизнью, а то, что наступило, не
отступит. Так грезил я в "Золотом тигре" о своей смерти, ох, эта моя пара
кружек пива, нынче я выпил их шесть, и все, что я слышал, все, во что
вслушивался, выплеснулось куда-то мимо, и я просто продолжал слушать людской
гомон, который для меня был лишен всякого смысла, а потом я расплатился, но
кто-то мне заказал еще кружку, и я наконец вышел в ночь, поднял голову и по
обыкновению загляделся на небо, небо святого Илии: ночь будет холодная и
звездная, и наискосок от моего окна на шестом этаже я увижу сегодня вечером
серпик; и я побрел. Парижская улица уже затихла, проехала полицейская
машина, бесшумно остановилась, оттуда вышел человек, который принялся
засовывать за автомобильные дворники штрафные квитанции тем, кто встал там,
где стоянка запрещена, потом фары бесшумно повернули к "Мэзон Оппельт",
откуда с шестого этажа хотел когда-то выброситься Франц Кафка, и я остался
на Староместской один... присел на первую попавшуюся скамейку и задумался...
напротив возвышался памятник Яну Гусу, тому самому, при сожжении которого
некая старушка подбросила хворост в огонь, чтобы Ян Гус лучше горел, его
памятник посреди площади тонул во тьме, а дворец Кинского, как и вся
восточная сторона площади, был озарен ярким неоновым светом, так что на фоне
розовых и бежевых стен дворцов и домов отчетливо выделялся черный силуэт
памятника... и так я сидел один, но вот подросток вскочил на скамью и начал
перепрыгивать с сиденья на сиденье, а из самого сердца Староместской донесся
тихий голос флейты, такой тихий и такой настойчивый голос флейты... он будто
бы струился из одиночества, с пастбищ, с затерянного озера, этот голос
флейты брал за душу и сам по себе, но еще из-за того, что несколько часов
назад отсюда отбыли последние машины со слезоточивым газом и водометами,
последние машины с овчарками, великолепными немецкими овчарками, которые
сейчас наверняка сидят в своих вольерах, отдыхая после тяжкого труда в
воскресенье и понедельник... а тут, на Староместской, льется из самого
сердца памятника голос флейты, я было даже испугался, встал, поднял руку,
повернул голову... да, это был голос флейты, что наполнял площадь,
поднимаясь из не вянущего даже зимой кустарника, над которым возвышается
статуя Яна Гуса; промелькнуло несколько ночных прохожих, в пустоте площади
гулко отдавались голоса, но никто не остановился, их шаги по диагонали
пересекли Староместскую, от Железной к Парижской, от Длоугой к
Мелантриховой, а потом голос флейты оборвался, наступила тишина, звенящая,
как натянутая струна, и я видел, как над бордюром вокруг памятника Гусу
раздвинулись ветки и кто-то спрыгнул на мостовую, на которую падал отблеск с
залитых светом стен, а следом от темного памятника отделилась вторая фигура,
которая катила перед собой детскую коляску, и из черной темноты памятника
под яркий свет против бывшей аптеки "У Единорога" шагнула молодая пара с
детской коляской, где, наверное, и лежала эта волшебная флейта, и я с
писательским любопытством засмотрелся на окно во втором этаже бывшей аптеки,
вспоминая, что здесь был салон пани Герты Фанты, который во времена