"Александр Говоров. Последние Каролинги " - читать интересную книгу автора

назад. Есть костюм покойного сына сеньора, но сеньор же его не разрешает
трогать...
- Так дай же его скорее, дай! Пусть девочка наденет хоть его. Он был
твоего роста, Азарика, такой смышленый, подвижный мальчик. Будь сейчас хоть
кувшин какого-нибудь вина, мы бы подняли по стаканчику за упокой его детской
души... Да ты, девочка, не стесняйся надевать мужское, так даже безопаснее в
наш смутный век!
Слуга помог ему стянуть через голову кожаную рубаху, отстегнуть
деревянную ногу. Принес вареной репы в деревянном блюде и даже плеснул вина
в серебряный стакан.
- Чародей! - изумился Гермольд. - Вот уж кто истинный колдун, так это
ты!
Пока он таким образом перебранивался со своим слугой, Винифрид,
изнемогавший от любопытства, по простоте деревенской поднялся наверх, куда
Гермольд отправил девушку переодеваться. Однако тут же сбежал обратно,
потирая шею.
- Вот это да! - захохотал Гермольд. - Знать, наша гостья воскресает,
коль смогла отвесить этакий подзатыльник!
- Она там плачет, - сообщил смущенный Винифрид.
- И, сынок, оставь! Душа ее омоется в слезах и расцветет к жизни новой.
Таково уж их, женщин, преимущество, а мы, мужи, воскресаем лишь в поте
трудов и крови сражений. Однако ступай во двор. Там под навесом ты найдешь
заступ и несколько досок для гроба. Да не пугай пса Гектора, он по дряхлости
примет тебя за вора. И если ты еще не очень торопишься к матушке Альде, мы,
пока светло, пойдем с тобой к реке и предадим земле беднягу мельника.

6

Вечерело. Однорукий слуга подбросил в очаг хворосту, и пламя заплясало,
освещая бревенчатые стены.
- Садись, Азарика, к огню, - пригласил девушку Гермольд. - Да прикрой
ноги, если хочешь, вот этой медвежьей шкурой. Она теперь совсем облезла, а
ведь этого медведя я брал один на один, когда был ловок и быстр, совсем как
наш добрый парень Винифрид, который побежал к матери, чтобы получить
очередную порцию ругани и все равно вернуться к нам утром.
Он наклонился, грея ладони над головешками.
- Бр-р! На улице пронзительный ветер, готовится дождь, горе
бездомным... Да ты понимаешь ли, девочка, мою скудную латынь? А на каком
отменном языке Цицерона и Августина говоришь ты! Я уж тридцать лет не
слыхивал подобной речи, живу, слыша вокруг нечто среднее между хрюканьем и
гоготаньем. А вы с отцом, значит, только и говорили, что на золотой латыни?
Удивительно!
Знай, что давным-давно мы с твоим отцом учились в монастыре святого
Эриберта. И стать бы нам попами, да не было у нас охоты махать кадилом. И
наш учитель, добрейший Рабан Мавр, нас не принуждал. Хоть сам-то он ни одной
молитовки не пропустил, но нас катехизисом не мучил, благоволил нашей
любознательности. И доблаговолился до того, что у любимейшего ученика
Одвина - твоего, значит, отца - нашли однажды халдейские книги, и бежал
Одвин, чтобы спастись от костра. А вскоре и я раньше времени покинул врата
учености, потому что был привержен игре на арфе. Но в отличие от псалмопевца