"Максим Горький. О первой любви (Советский рассказ двадцатых годов)" - читать интересную книгу авторакустарнике, шелестел ветер. Серое небо грозило дождем.
Деловито, серыми словами, женщина говорила о разнице наших лет, о том, что мне нужно учиться и что преждевременно для меня вешать на шею себе жену с ребенком. Всё это было угнетающе верно, говорилось тоном матери и еще более возбуждало любовь, уважение к милой женщине. Мне было грустно и сладко слушать ее голос, нежные ее слова, - впервые со мною говорили так. Я смотрел в пасть оврага, где кусты, колеблемые ветром, текли зеленой рекой, и клятвенно обещал себе заплатить этому человеку за ласку его всеми силами моей души. - Прежде чем решить что-либо, нам нужно хорошо подумать, - слышал я тихий голос. Она стегала себя по колену сорванной веткой орешника, глядя в сторону города, спрятанного в зеленых холмах садов. - И, конечно, я должна поговорить с Болеславом, он уже кое-что чувствует и ведет себя очень нервозно. А я не люблю драм. Всё было очень грустно и очень хорошо, но - оказалось необходимым нечто пошленькое и смешное. Шаровары мои были широки в поясе, и я скалывал пояс большой медной булавкой, дюйма в три длиною, - теперь нет таких булавок, к счастью влюбленных бедняков. Острый кончик проклятой булавки всё время деликатно царапал кожу мне, - неосторожное движение - и вся булавка впилась в мой бок. Я сумел незаметно вытащить ее и - с ужасом почувствовал, что из глубокой царапины обильно потекла кровь, смачивая шаровары. Нижнего белья у меня не было, а курточка повара - коротенькая, по пояс. Как я встану и пойду в мокрых шароварах, приклеенных к телу? диком возбуждении, начал говорить что-то неестественным голосом актера, который забыл свою роль. Послушав несколько минут мою речь, сначала - внимательно, потом - с явным недоумением, она сказала: - Какие пышные слова! Вы вдруг стали не похожи на себя. Это окончательно поразило меня, и я замолчал, как удавленный. - Пора идти, собирается дождь! - Я - останусь здесь. - Почему? Что я мог ответить ей? - Вы - рассердились на меня? - ласково заглянув в лицо мое, спросила она. - О нет! На себя. - И на себя не надо сердиться, - посоветовала женщина, встав на ноги. А я - не мог встать, сидя в теплой луже, мне казалось, что кровь моя, вытекая из бока, журчит ручьем, в следующую секунду женщина услышит этот звук и спросит: "Что это?" "Уйди!" - мысленно молил я ее. Она милостиво подарила мне еще несколько ласковых слов и пошла вдоль оврага, по краю его, мило покачиваясь на стройных ножках. Я следил, как ее гибкая фигурка, удаляясь, уменьшается, и потом лег на землю, опрокинутый ударом сознания, что моя первая любовь будет несчастлива. Конечно, так и случилось: ее супруг пролил широкий поток слез, |
|
|