"Максим Горький. О первой любви (Советский рассказ двадцатых годов)" - читать интересную книгу автора

впервые встретила невиданного ею, интересною зверя, и для здорового юноши,
которому необходима ласка женщины.
Вскоре я узнал, что она, несмотря на свою внешность довушки, старше
меня на десять лет, воспитывалась в белостокском институте "благородных
девиц", была невестой коменданта Зимнего дворца, жила в Париже, училась
живописи и выучилась акушерству. Далее оказалось, что ее мать тоже
акушерка и принимала меня в час моего рождения, - в этом факте я усмотрел
некое предопределение и страшно обрадовался.
Знакомство с богемой и эмигрантами, связь с одним из них, затем
полукочевая, полуголодная жизнь в подвалах и на чердаках Парижа,
Петербурга, Вены - всё это сделало институтку человеком забавно спутанным,
на редкость интересным Лепгая, бойкая, точно синица, она смотрела на жизнь
и людей с острым любопытством умного подростка, задорно распевала
французские песенки, красиво курила папиросы, искусно рисовала, недурно
играла на сцене, умела ловко шить платья, делать шляпы. Акушерством она не
занималась.
- У меня было четыре случая практики, но - они дали семьдесят пять
процентов смертности, - говорила она.
Это оттолкнуло ее навсегда от косвенной помощи делу умпол.ения людей, о
ее прямом участии в этом почтенном деле свидетельствовала дочь ее - милый
и красивый ребенок лет четырех. О себе она рассказывала тем тоном, каким
говорят о человеке, когда его хорошо знают и он уже достаточно надоел.
Но иногда она как будто удивлялась, говоря о себе, ее глазл красиво
темнели и светились, в них мелькала - легкая улыбка смущения; так
улыбаются сконфуженные дети.
Я хорошо чувствовал ее острый, цепкий ум, понимал, чю она культурно
выше меня, видел ее добросердечно-снисходительное отношение к людям; она
была несравненно интереснее всех знакомых барышень и дам, небрежный тон ее
рассказов удивлял меня, и мне казалось: этот человек, зная всё, что знают
л он революционно настроенные знакомые, знает что-то сверх этою, что-то
более ценное, но - она смотрит на всё издали, со стороны, наблюдая, с
улыбкой взрослого, пережитые им милые, хотя порою опасные, забавы детей.
Подвал, в котором она жила, делился на две комнаты: маленькую кухню,
она же служила и прихожей, и большую комнату в три окна на улицу, два - на
сорный, грязный двор. Это было удобное помещение для мастерской сапожника,
но не для изящной женщины, которая жила в Париже, в священном городе
Великой революции, в юроде Мольера, Бомарше, Гюго и других ярких людей.
Было еще много несоответствий картины с рамой, все они жестоко раздражали
меня, вызывая - кроме прочих чувств - сострадание к женщине. Но сама она
как бы не замечала ничего, что, на мой взгляд, должно было оскорблять ее.
С утра до вечера она работала, утром - за кухарку и горничную, потом
садилась за большой стол под окнами, весь день рисовала карандашом, с
фотографии, портреты обывателей, чертила карты, раскрашивала картограммы,
помогала составлять мужу земские сборники по статистике. Из открытого окна
на голову ей и на стол сыпалась пыль улицы, по бумагам скользили толстые
тени ног прохожих. Работая, она пела, а утомясь сидеть - вальсировала со
стулом или играла с девочкой и, несмотря на обилие грязной работы, всегда
была чистоплотна, точно кошка.
Ее супруг был благодушен и ленив. Он любил читать, лежа в постели,
переводные романы, особенно - Дюма-отца. "Это освежает клетки мозга", -