"М.Горький. Жизнь Клима Самгина. Часть 4." - читать интересную книгу автора

нее смотрит кто-то из крупных людей Франции.
- Не знаешь - кто?
Бесцеремонно осмотрев француза, она равнодушно сказала:
- Олицетворение телесной и духовной сытости. Самгин плотно сжал губы. Ему
все более не нравилось, как она ведет себя. Золотистые зрачки ее
потемнели, она хмурилась, сдвигая брови, и вытирала губы салфеткой так
крепко, как будто желала, чтоб все поняли: губы у нее не накрашены... Три
пары танцевали неприятно манерный танец, близко к Марине вышагивал, как
петух, косоглазый, кривоногий человечек, украшенный множеством орденов и
мертвенно неподвижной улыбкой на желтом лице, - каждый раз, когда он
приближался к стулу Марины, она брезгливо отклонялась и подбирала подол
платья.
- Это они исказили менуэт, - выговорила она. - Помнишь Мопассана? "Король
танцев и танец королей".
Самгину казалось, что все мужчины и дамы смотрят на Марину, как бы ожидая,
когда она будет танцевать. Он находил, что она отвечает на эти взгляды
слишком пренебрежительно. Марина чистит грушу, срезая толстые слои, а
рядом с нею рыжеволосая дама с бриллиантами на шее, на пальцах ловко
срезает кожицу с груши слоями тонкими, почти как бумага.
"Что она - играет роль русской нигилистки? А пожалуй, в ней есть это -
нигилизм..."
Он снова наткнулся на острый вопрос: как явилась мысль о связи Марины с
департаментом полиции?
"Если б она служила там, ее, такую, вероятно, держали бы не в провинции, а
в Петербурге, в Москве..."
Затем он попытался определить, какое чувство разбудила у него эта странная
мысль?
"Тревогу? У меня нет причин тревожиться за себя". Подумав, он нашел, что
мысль о возможности связи 'Марины с политической полицией не вызвала в нем
ничего, кроме удивления. Думать об этом под смех и музыку было неприятно,
досадно, но погасить эти думы он не мог. К тому же он выпил больше, чем
привык, чувствовал, что опьянение настраивает его лирически, а лирика и
Марина - несоединимы.
- Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, - сказала
Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке, не
взяв ни одного из них, она не кивнула головой на тихое "мерси, мадам!" и
низкий поклон гарсона. - Я не в ладу, не в ладу сама с собой, - продолжала
она, взяв Клима под руку и выходя из ресторана. - Но, знаешь, перепрыгнуть
вот так, сразу, из страны, где вешают, в страну, откуда вешателям дают
деньги и где пляшут...
Самгин почувствовал желание крикнуть:
"Не верю я тебе, не верю!"
Но не посмел и тихо сказал:
- Не совсем понимаю я тебя. Она продолжала:
- Чувствуешь себя... необычно. Как будто - несчастной. А я не люблю
несчастий... Ненавижу страдание, наше русское, излюбленное ремесло...
Замолчала. Отель был близко, в пять минут дошли пешком.
Самгин вошел к себе, не снимая пальто и шляпу, подошел к окну, сердито
распахнул створки рамы, посмотрел вниз...
"Самое непонятное, темное в ней - ее революционные речи. Конечно, речи -