"М.Горький. Жизнь Клима Самгина. Часть 3." - читать интересную книгу автора

довольствуясь тем, что смысл этих слов укрепил его настроение, он
постарался забыть их, что и удалось ему так же легко, как легко забывается
потеря мелкой монеты.
Смущал его Кумов, человек, которого он привык считать бездарным и более
искренно блаженненьким, чем хитрый, честолюбивый Диомидов. Кумов заходил
часто, но на вопросы: где он был, что видел? - не мог толково рассказать
ничего.
- Был в университете Шанявского, - масса народа! Ужасно много! Но - всё не
то, знаете, не о том они говорят!
Он весь как-то развинченно мотался, кивал головой, болтал руками,
сожалительно чмокал и, остановись вдруг среди комнаты, одеревенев, глядел
в пол - говорил глуховатым, бесцветным голосом:
- Всё - программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней
свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в
глубину космического разума, устроителя вселенной. Бог или дьявол - этот
разум, я - не решаю; но я чувствую, что он - не число, не вес и мера, нет,
нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную
ценность своего "я", а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий,
которые он сам создал и создает...
Эта философия казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но
и в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова
молча, лишь изредка ставя краткие вопросы, и еще более раздражался,
убеждаясь, что слова этого развинченного человека чем-то совпадают с его
мыслями. Это было почти унизительно.
События, точно льдины во время ледохода, громоздясь друг на друга, не
только требовали объяснения, но и заставляли Самгина принимать физическое
участие в ходе их. Был целый ряд причин, которыми Самгин объяснял себе
неизбежность этого участия в суматохе дней, и не было воли, не было
смелости встать в стороне от суматохи. Он сам понимал, что мотивы его
поведения не настолько солидны, чтоб примирить противоречие его настроения
и поведения. Он доказал себе, что рисковать собою бескорыстно,
удовлетворяя только свое любопытство, - это не всякому доступно. Но он
принужден был доказать это после того, как почувствовал неловкость перед
хлопотливой Анфимьевной и защитниками баррикады, которых она приютила в
кухне, так же, как это сделали и еще некоторые обыватели улицы. Неловко
было сидеть дома, поглядывая в окна на баррикаду; обыватели привыкли к
ней, помогали обкладывать ее снегом, поливать водой. Вообще
действительность настойчиво, бесцеремонно требовала участия в ее делах.
Послом действительности к нему чаще других являлась Любаша Сомова, всегда
окрыленная радостями. В легонькой потрепанной шубке на беличьем меху,
окутанная рваной шалью, она вкатывалась, точно большой кусок ваты;
красные от холода щеки ее раздувались.
- Ура! - кричала она. - Клим, голубчик, подумай:
у нас тоже организовался Совет рабочих депутатов! - И всегда просила,
приказывала: - Сбегай в Техническое, скажи Гогину, что я уехала в Коломну;
потом - в Шанявский, там найдешь Пояркова, и вот эти бумажки - ему!
Только, пожалуйста, в университет поспей до четырех часов.
Сунув ему бумажки, она завязала шаль на животе еще более туго, рассказывая:
- Какие люди явились, Клим! Помнишь Дунаева? Ах...
"Дурочка", - снисходительно думал Самгин. Через несколько дней он встретил