"М.Горький. Жизнь Клима Самгина. Часть 3." - читать интересную книгу авторадовольствуясь тем, что смысл этих слов укрепил его настроение, он
постарался забыть их, что и удалось ему так же легко, как легко забывается потеря мелкой монеты. Смущал его Кумов, человек, которого он привык считать бездарным и более искренно блаженненьким, чем хитрый, честолюбивый Диомидов. Кумов заходил часто, но на вопросы: где он был, что видел? - не мог толково рассказать ничего. - Был в университете Шанявского, - масса народа! Ужасно много! Но - всё не то, знаете, не о том они говорят! Он весь как-то развинченно мотался, кивал головой, болтал руками, сожалительно чмокал и, остановись вдруг среди комнаты, одеревенев, глядел в пол - говорил глуховатым, бесцветным голосом: - Всё - программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной. Бог или дьявол - этот разум, я - не решаю; но я чувствую, что он - не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего "я", а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает... Эта философия казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но и в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова молча, лишь изредка ставя краткие вопросы, и еще более раздражался, убеждаясь, что слова этого развинченного человека чем-то совпадают с его мыслями. Это было почти унизительно. События, точно льдины во время ледохода, громоздясь друг на друга, не участие в ходе их. Был целый ряд причин, которыми Самгин объяснял себе неизбежность этого участия в суматохе дней, и не было воли, не было смелости встать в стороне от суматохи. Он сам понимал, что мотивы его поведения не настолько солидны, чтоб примирить противоречие его настроения и поведения. Он доказал себе, что рисковать собою бескорыстно, удовлетворяя только свое любопытство, - это не всякому доступно. Но он принужден был доказать это после того, как почувствовал неловкость перед хлопотливой Анфимьевной и защитниками баррикады, которых она приютила в кухне, так же, как это сделали и еще некоторые обыватели улицы. Неловко было сидеть дома, поглядывая в окна на баррикаду; обыватели привыкли к ней, помогали обкладывать ее снегом, поливать водой. Вообще действительность настойчиво, бесцеремонно требовала участия в ее делах. Послом действительности к нему чаще других являлась Любаша Сомова, всегда окрыленная радостями. В легонькой потрепанной шубке на беличьем меху, окутанная рваной шалью, она вкатывалась, точно большой кусок ваты; красные от холода щеки ее раздувались. - Ура! - кричала она. - Клим, голубчик, подумай: у нас тоже организовался Совет рабочих депутатов! - И всегда просила, приказывала: - Сбегай в Техническое, скажи Гогину, что я уехала в Коломну; потом - в Шанявский, там найдешь Пояркова, и вот эти бумажки - ему! Только, пожалуйста, в университет поспей до четырех часов. Сунув ему бумажки, она завязала шаль на животе еще более туго, рассказывая: - Какие люди явились, Клим! Помнишь Дунаева? Ах... "Дурочка", - снисходительно думал Самгин. Через несколько дней он встретил |
|
|