"Одно другого интересней" - читать интересную книгу автора (Брошкевич Ежи)ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВТОРОЕВО ВТОРНИК ТОЖЕ БЫЛ ТУМАН. В среду — небольшой дождь. В четверг диктор сообщил по радио, что «к Польше с юго-запада приближается антициклон». А мама Ики сообщила, что на субботу и воскресенье взрослые поедут в Казимеж на Висле. А в пятницу действительно наступила чудесная погода. Может быть, даже начались бы разговоры на тему: почему это только взрослые имеют право на отдых? — если бы Горошек не напомнил Ике, что в отсутствие родителей у них будет больше времени для бесед с Капитаном. Услыхав это, Ика стала так мила и послушна, что ее отец даже немного забеспокоился. — Почему это она такая послушная? — сказал он в задумчивости. — Ты закончи статью, — ответила Икина мама, — а то снова испортишь себе поездку. И не только себе. — Нет, это надо продумать, — пробормотал отец возвращаясь к статье. И долго не мог понять, почему жена и дочь засмеялись. В субботу все было решено: кто за кем будет присматривать, что можно, чего нельзя, где обед и что на ужин. Отец Горошка разъяснил ему, что считает сына настоящим мужчиной, а мама объяснила Ике, что о мужчинах всегда надо заботиться. Отец Ики оставил дочке «резервный фонд» (то есть деньги на мороженое и утренний киносеанс), мама Горошка сделала пирожное безе и немного поахала над «бедняжками». Горошек мужественно сказал: — Ахать незачем. Вы много работаете, и вам надо отдохнуть. Между прочим, и от нас. Я уже это продумал. Тут все засмеялись. Громче всех — отец Ики. В субботу, сразу после обеда, взрослые уехали, а Ика с Горошком первым делом отправились погулять в парк Лазенки. В Лазенках была золотая осень. Плавали лебеди, младенцы кричали в колясках, как галчата. Ика кормила рыбок, Горошек лебедей. Около четырех часов направились домой. С одной мыслью. С мыслью о Капитане. Ведь по не зависящим от них обстоятельствам, друзья с понедельника не сумели даже заглянуть к Капитану. Они и сами почти не виделись. Не успели даже обсудить все случившееся. А было ясно, что идти надо именно вдвоем. Так они условились и договор свято исполнили, хотя это было не так-то легко. Когда они проходили мимо памятника Шопену, Горошек снова сказал свою любимую фразу: — Это надо продумать. — Что? — Почему он выбрал именно нас? — Капитан? — Да. Осторожно перешли широкую улицу. Ика сказала: — Есть еще один способ об этом узнать. — Какой? — Можно попросту спросить об этом Капитана. — Ага, — сказал Горошек и добавил с неудовольствием: — Ты всетаки любишь облегчать себе жизнь. — Нет, — засмеялась Ика. — Я только не люблю ее усложнять. — Вот именно. — Ты говоришь «вот именно», — сказала Ика, — потому что знаешь, что я права. Ты всегда говоришь «вот именно», когда знаешь, что я права. Мой папа тоже всегда говорит «вот именно», когда права мама. — Вот именно. — Видишь, — сказала Ика. — Права я? Два квартала прошли, не разговаривая. Горошек делал вид, что свистит. Ика осмотрела витрину с дамскими платьями, потом витринку книжного магазина. В конце концов Горошек сказал таким голосом, как будто ктонибудь десять минут, не меньше, вопил у него над ухом: — Права, права. Ну и что? — Ничего, — мило улыбнулась Ика. — Меня это очень радует. — Меня тоже, — буркнул Горошек. — Значит, как? Спросим у него? Но ей пришлось повторить это еще два раза, прежде чем он ответил: — Спросим. А на дворе рядом с Капитаном стоял Жилец Первого Этажа и внимательно рассматривал машину. — Опять не везет, — проворчала Ика. Но Жилец Первого Этажа, увидел их, улыбнулся очень приветливо. — Мое почтение, — сказал он. — Очень рад, что вижу вас. У меня к вам просьба. Ребята поклонились. Жилец Первого Этажа потер свой плохо выбритый подбородок, потом показал на Капитана. — Я задумал, с вашего разрешения, его отремонтировать, сказал он. Он стоял спиной к машине, так что не мог видеть того, что заметили Горошек с Икой: Капитан задрожал от радости и по очереди выбросил оба указателя поворота. — Он мне еще немного послужит, пожалуй, — сказал, как всегда, симпатичный и, как всегда, плохо выбритый Жилец Первого Этажа. Боюсь только… — замялся он. Горошек и Ика терпеливо ожидали. — Боюсь только, — повторил встревоженно Жилец Первого Этажа, что пока я соберусь отдать его в ремонт, ребятишки с соседнего двора растащат машину по винтику. Сегодня я застал четверых колесо отвинчивали. — Безобразие! — крикнула Ика. — Даже хуже! — грозно повторил Горошек. — Кто им позволил? — Только не я, — сказал Жилец Первого Этажа. — Вот как раз… Вот как раз поэтому, — повторил он, поглаживая подбородок, — я хотел бы вас о чем-то попросить. — Слушаю, — сказал Горошек. Ика кивнула. — Вы не могли бы присмотреть за ним ближайшие два дня? У меня очень срочная работа, и я не могу каждую минуту выбегать во двор. Только не знаю — можете ли вы… — Конечно, можем! — крикнула Ика. — Что за вопрос! — завопил Горошек. — Ясно! — Как апельсин! — Простите? — спросил оглушенный их воплями Жилец Первого Этажа. — Постережем! — одновременно сказали Ика и Горошек. — Ах, уважаемые товарищи! — произнес Жилец Первого Этажа. Благодарности моей не будет ни конца, ни края! — Простите, — строго сказала Ика. — Может, вы над нами смеетесь? — Что вы, что вы! — испуганно закричал Жилец и повторил, что действительно будет чрезвычайно им благодарен за любезность и внимание; позволил им сидеть в машине сколько захочется, а если захочется — путешествовать на ней куда угодно; пожал три раза руку Горошку, два — Ике и наконец, рассыпаясь в благодарностях, улыбках и ласковых словах, пошел к себе домой. — Уфф! — с облегчением вздохнула Ика. Едва Жилец Первого Этажа исчез в парадном, она обняла капот Капитана и сжала его изо всех сил. — Я так рада, Капитан! — Я тоже, — сказал Горошек. — А я больше всех, — отозвался Капитан. — Минутку… Внимание! — А что сл… — начал Горошек. Он хотел сказать: «А что случилось?» — но, оглянувшись, не договорил. Вопрос был излишним. В воротах, как по заказу, показались четверо мальчишек из соседнего двора. Трое были младше и меньше Горошка, а четвертый — старше и выше ростом. — Только ты, Ика, не ввязывайся, — предупредил Горошек. — Посмотрим, — сказала Ика. Четверо мальчишек не спеша шли по двору, прикидываясь, что никого не замечают. Впереди шел высокий, худой блондин с невинным личиком. Он остановился в двух шагах перед Горошком и сделал вид, что очень удивлен. — Добрый день, — сказал Горошек. — В чем дело? Услышав это приветствие, блондин действительно удивился. Он смущенно буркнул что-то себе под нос. — В чем дело? — повторил Горошек. Блондин начал злиться. — Твоя машина? — Нет. — Ну и хиляй отсюда на полусогнутых. — Не собираюсь хилять ни на полусогнутых, ни на прямых, деловито сказал Горошек. — Нет? — Нет! — Это почему? Горошек покачал головой, а потом улыбнулся: — Потому что меня просили постеречь машину от маленьких и жуликов. Блондин открыл рот. Закрыл. И снова открыл. Порозовел, потом покраснел. — Кто тут маленький? Кто тут жулик? — Маленькие это те, — сказал Горошек, — кто отвинчивает колесо для баловства. А жулик тот, кто это делает, чтобы украсть колесо. Ясно? — Тебе сейчас темно будет! — крикнул блондин. — Главное — не волноваться, — сказал Горошек. — Четверо на одного или один на одного? Блондин засмеялся. — Отойдите! — приказал он трем конопатым маленьким мальчишкам. — Я сам ему выдам. Еще «добрый день» говорит! — Минуточку, — сказал Горошек. — Побежденный просит извинения и «хиляет на полусогнутых». Идет? — Идет! — крикнул блондин, покраснев как рак. — Горошек, — сказала Ика, — ты только не обижай ребенка! — Не обижу, — буркнул Горошек в ту самую минуту, когда блондин, завопив что-то непонятное, кинулся на него с кулаками. Но блондин сразу замолчал, ибо, вместо того чтобы попасть кулаком в нос Горошка, угодил в пустоту. Одновременно кто-то схватил его другую руку и вывернул ее, кто-то поймал его за талию и перевернул в воздухе вверх тормашками. Блондин грохнулся на землю, и кто-то оказался у него на спине, продолжая выкручивать руку. Все эти «кто-то» был все тот же Горошек. Он присел на корточки над поверженным противником и прижал его к земле. — Договорились один на одного! — крикнула Ика. И трое мальчишек сделали шаг назад. — Говори: прошу прощения, — сказал Горошек. — Что же это такое? — простонал блондин. — Дзюу-до, — вежливо разъяснил Горошек. — Говори: прошу прощения! Ответом было молчание. Лишь после четвертой безуспешной попытки вырваться блондин что-то пролепетал. — Не слышу, — сказал Горошек. — Прошу прощения. — Очень приятно слышать, — сказал Горошек и отпустил блондина. — А теперь «хиляй отсюда на полусогнутых»! Блондин встал и, ни на кого не глядя, повернулся и пошел к воротам. За ним скорбно поплелись три конопатых мальца. — Эй! — крикнул вслед Горошек. — До свидания! Но они даже не обернулись. — Красиво сделано, — сказала Ика. — Браво! Браво! Браво! — закричал Капитан. — Поздравляю! — Дело в том, — сказал Горошек, — что мы не любим хулиганства, товарищ Капитан. Потом они с Икой удобно уселись на переднем сиденье, и все трое немного помолчали. Так любят порой вместе помолчать настоящие друзья после долгой разлуки. Первой нарушила молчание Ика: — Мы хотели вас о чем-то спросить. — Слушаю, — отозвался Капитан. — Мы как раз… — начал Горошек. Но Ика не дала ему договорить. — Во-первых, — начала она, — нам было без вас очень грустно. Мы, конечно, не любим всяких нежностей, и сладких слов. Верно, Горошек? — Одно сладкое пирожное лучше тысячи сладких слов, — веско сказал Горошек. — Точно, — сказала Ика. — Но мы очень-очень скучали всю неделю. — Точно, — поддержал ее Горошек. — Во-вторых, — продолжала Ика, — мы хотели спросить: почему и по какой именно причине вы подружились именно с нами? Именно нам помогли найти Яцека и именно нам рассказали про себя? — Точно! — повторил Горошек. — А в-третьих, — продолжала Ика, — что же было дальше? Какой дорогой вы ехали в Индию? Какая она, Индия? Как вы попали в Варшаву? Где вы еще были и… — … и оставь что-нибудь на завтра, — перебил ее Горошек. Капитан долго смеялся. — Вы меня простите! — сказал он. — С тех пор как я узнал, что мне еще рано на свалку, меня то и дело смех разбирает! Это понятно, правда? — Правда, — согласился Горошек. Но Ика сердито молчала. — Ика, извини, пожалуйста, — сказал Горошек. — Ах, не за что. Ты был прав. Капитан снова засмеялся. — Переменим тему. Вернее, вернемся к теме. А именно… — А именно? — спросили оба. — А именно, — продолжал Капитан. — Во-первых, должен вам признаться, что у меня тоже вся неделя была испорчена. Я даже немного волновался: уж не позабыли ли вы обо мне? — Да мы… — закричали оба. — Понял, понял, — согласился Капитан. — Все понял. Просто не было возможности. Бывает. — Это точно, — буркнул Горошек. — Во-вторых, — заговорил Капитан уже вполне серьезно, подружился я с вами просто потому, что убедился: с вами дружить стоит. Вы не обзывали меня старой рухлядью. Назвали доблестным ветераном. Не отвинчивали у меня колес. Наоборот, обратились за помощью в важном деле. Когда пришло трудное испытание — вели себя как следует. Когда надо было подумать — подумали. Когда надо было рискнуть — рискнули. Это очень важно. Могут ведь встретиться проблемы и потруднее. — Проблемы — это значит дела, — обернулся Горошек к Ике. Ика улыбнулась очень сладко. Даже чересчур сладко. — Может быть, ты хотел сказать: задачи? — спросила она. — А в-третьих, — оборвал начинавшуюся ссору Капитан, — сейчас уже поздно и пора ужинать. — Вот результат твоей болтовни, — проворчал Горошек. Но Ика, к счастью, не расслышала. — А после ужина? — спросила она. В голосе Капитана прозвучала странная нотка. — После ужина, возможно, поговорим, — сказал он. — Но только, когда стемнеет. ИКА РАЗОГРЕЛА УЖИН, а Горошек настроил приемник и накрыл на стол. Когда пили чай, как раз кончилась музыкальная передача, и дикторша сказала: «Говорит Варшава. Передаем вечерний выпуск последних известий». — Ох-ох-ох, — вздохнула Ика. — Настрой на что-нибудь другое. — Ни в коем случае, — сказал Горошек. — Человек должен знать, что делается на свете. Ика пожала плечами — в точности так, как это обычно делала мама Горошка во время передачи последних известий. А Горошек уселся в кресло возле приемника с таким же выражением, какое в подобных случаях бывало у отца Ики. — «Новости из-за рубежа», — начала дикторша. Новости были как новости. Дикторша рассказывала о том, что и в связи с чем заявил один американский министр, а также, что об этом заявлении думают другие иностранные министры. Потом было несколько трудных слов о новом открытии двух чешских и одного шведского профессора в… — В чем, в чем? — спросила Ика. — В области биохимии, — объяснил Горошек. — А что это такое? — Тише, — рассердился Горошек, делая вид, что не замечает усмешки Ики, усмешки, которая — не без доли истины — говорила: ты, дружок, столько же смыслишь в биохимии, сколько и я. Но сразу же вслед за этим дикторша сообщила следующую новость: «Со вчерашнего дня над Центральной Африкой свирепствуют ураганы и песчаные бури небывалой силы». — Песчаные бури? — спросила Ика. — Такие, такие… — Да тише… — уже не на шутку рассердился Горошек. «Всеобщее беспокойство, — продолжала дикторша, — вызывает судьба пассажирского самолета Африканской Авиалинии, который стартовал сегодня с аэродрома в Браззавиле и, с тех пор как вошел в полосу ураганов, не подает признаков жизни. В самолете вместе с экипажем находилось семьдесят восемь человек. Поиски продолжаются». После секундной паузы дикторша начала читать следующее сообщение, но Горошек перестал слушать. Он встал. — Семьдесят восемь человек, — сказал он. — Как называется аэродром? — Браззавиль. — А где это? Горошек вышел на минуту в другую комнату. Вернулся с атласом. Нашел большую карту Африки и молча расстелил ее на столе. Ребята склонились над желто-коричнево-зеленым материком, окруженным голубыми пятнами морей и океанов. — Вот здесь, — сказал Горошек, — Браззавиль. Это Конго. В Экваториальной Африке. — Экваториальной? — удивилась Ика. — Да.!.. Экваториальная… — это значит центральная. — Почему? — Ой, «почему, почему?» — фыркнул Горошек от злости. — Потому что там экватор. Ика явно обиделась. — Ладно, ладно… А что значит биохимия? Горошек пожал плечами. — Знаю, да не скажу. Ика хотела саркастически рассмеяться, но вдруг спросила: — Что такое? — Вот это да! — сказал Горошек. — Икота у нее, что ли? Действительно, было чему удивляться. Голос дикторши, которая начала было передавать сообщения по стране, почему-то стал прерываться. Скажет несколько слов — и вдруг из репродуктора звучит какой-то писк. Это было даже смешно. «Как сообщает наш келецкий корреспондент, — звучало из репродуктора, — фабрика… пи-пи-пи, паа-паа-паа, пи-пи-пи… с превышением. Выпущено… пи-пи-пи, паа-паа-паа, пи-пи-пи… и электрических нагревательных приборов…» — Хи-хи-хи, — покатилась Ика, — … пи-пи-пи с превышением! Но Горошек вдруг стал очень серьезным. — Погоди! — крикнул он. — Да ведь это… — И оборвал. Дикторша уже замолчала. Через минуту должен был начаться симфонический концерт. А между тем тот таинственный сигнал не прекращался: пи-пи-пи… паа-паа-паа… пи-пи-пи. И снова: три коротких писка, три длинных, три коротких. — Три коротких, три длинных, три коротких… — шепнула Ика. — Что это такое? — Это, — сказал Горошек, — сигнал SOS! Понимаешь? SOS! — SOS? — Да. Ребята смотрели друг на друга, широко открыв глаза. — Кто-то терпит бедствие! — сказал Горошек. — Кто-то просит помощи, — тихо повторила Ика. Сигнал прозвучал еще только один раз и замолк. А из репродуктора звучал приятный, ласковый голос диктора станции Катовицы: — Начинаем концерт Большого симфонического оркестра Польского радио под управлением Яна Кренца и при участии скрипачки Ванды Вилкомирской… Сейчас вы услышите в исполнении оркестра увертюру к опере Вольфганга Амадея Моцарта «Свадьба Фигаро». После недолгой паузы грянула музыка. Казалось, целая толпа скрипок, заливаясь звонким смехом, торопливо взбегает по стеклянной лестнице… Однако Горошку и Ике на этот раз было не до музыки. Ведь кто-то взывал о помощи. Кто-то умолял их о спасении, подавая сигнал SOS. Где-то, на морях и океанах, свирепствовали штормы… По волнам плыли ледяные горы, айсберги, угрожая гибелью кораблям. Туман подстерегал самолеты. Над Центральной Африкой бушевал ураган, и где-то там, на ее неведомых просторах, затерялся большой пассажирский самолет… Ребята молча переглянулись. Это было посерьезнее, чем история с маленьким мальчиком, который потерялся на вокзальном перроне. Неужели и вправду они минуту назад услышали этот вопль отчаяния, этот сигнал, звучавший как крик о помощи? Кто же звал на помощь? Откуда? Почему? Кого? У Ики подозрительно заблестели глаза. Но на этот раз Горошек знал, что делать. Он сурово нахмурился и захлопнул атлас. — Набрось пальто! — приказал он коротко. — Первым делом мы должны посоветоваться с Капитаном. Ика обрадованно мотнула головой и подбежала к окну. Но у нее сразу же задрожал голос. — Горошек, — сказала она. — Горошек! Он не подает никаких знаков. Ничего не выйдет! — Что значит «ничего не выйдет»! — крикнул Горошек. — Не хнычь! Ика стиснула зубы. Прежде чем Горошек успел выключить радио, погасить лампу и сорвать с вешалки пальто, она была уже на лестнице. Он догнал ее только в парадном. — ЗНАЧИТ, ЯВИЛИСЬ, — СКАЗАЛ КАПИТАН. — Явились, — повторили они. — Садитесь, — буркнул он, распахнув дверцу. Голос его был очень серьезным, даже суровым. — Слышали сигнал? — Да. — Поняли его? — Да, — шепнула Ика. — Понять-то мы поняли, — сказал Горошек. — Я знаю азбуку Морзе, и мы оба знаем, что такое SOS. Но ведь мы не знаем, откуда пришел этот сигнал? Кто его передал? Зачем? И был ли этот сигнал направлен именно нам? Вот это мы и хотим… — Знать! — прервала его Ика. — Хотим знать, к нам ли обращались! — К вам, — сказал Капитан. В глубине души они ждали именно такого ответа. Но, когда они его услышали, когда он прозвучал громко и ясно, оба были прямотаки ошарашены. У ребят перехватило дыхание, а все мысли разлетелись, словно их разогнало ветром. — А… а почему? — спросил в конце концов еле слышным шепотом Горошек. — Почему именно к нам? — повторила Ика. — Потому что только вы, — отвечал Капитан, — можете помочь тем, кто сейчас нуждается в помощи. — Почему только мы? — Чем же мы можем помочь? — Слушайте, — строго сказал капитан. — Имейте в виду — никто вас не будет заставлять. Дело серьезное. Очень. Тут могли бы заколебаться и взрослые. Увы, взрослые тут ничего не сумеют сделать. Только вы можете попытаться помочь. — Да как же? — лихорадочно перебил его Горошек. — А главное, кто это… — Вы когда услышали сигнал? — прервал его Капитан. — Во время передачи вечернего выпуска последних известий. — Как раз после сообщения о бурях над Африкой! — И о пропавшем самолете! — Вот то-то и оно, — сказал Капитан. — Это как раз тот самолет. Ребята онемели. У них, честно говоря, отнялся язык. И в наступившей тишине заговорил Капитан: — В самом начале бури удар молнии вывел из строя радиостанцию этого самолета. Потом произошла авария одного из моторов. Самолет, летя над пустыней, был снесен бурей далеко в сторону от намеченного курса. И в конце концов он совершил вынужденную посадку, повредив при этом шасси. К счастью, ни пассажиры, ни экипаж не пострадали, но положение очень опасное. Буря продолжается. На самолете нет запасов ни воды, ни пищи. Не забудьте: самолет сбился с маршрута. Его ищут — ищут уже двенадцать часов, но идут, так сказать, по ложному следу. Ведь самолет в Сахаре все равно что песчинка на городской площади. А экипаж не в состоянии никому сообщить о месте посадки. — Да ведь мы же слышали сигнал, — проговорил Горошек. — Только вы, — сказал Капитан, — и только потому, что мы — вы и я — дружим. Больше никто из людей не услышал этого сигнала. — Почему? Капитан слегка прокашлялся, словно хотел скрыть волнение. — Радиопередатчик этого самолета, — сказал он растроганным голосом, — был очень тяжело… да что скрывать — смертельно ранен. Несмотря на это, он попытался ценой величайших усилий передать еще несколько последних сигналов… Он был уже не в состоянии передать сообщение людям, и решил хотя бы нам, машинам, которые служат людям и дружат с ними, дать знать, что и он и весь самолет старались до конца исполнить свой долг. А поскольку, — продолжал Капитан, — поскольку в нашем мире — в мире машин — уже известно, что мы с вами подружились и хорошо понимаем друг друга, этот сигнал и передали сюда. — Кто передал? — Антенны. Мачты радиостанций Капштадта, Парижа, Осло и Киева. Они приняли сигнал, передали его в Варшаву, а здесь я посоветовал вашему радиоприемнику сообщить его вам. — Да как это могло быть? — спросила изумленная Ика. — Ну, у нас есть свои способы, — буркнул Капитан, — Мы, мирные машины, поддерживаем широкие дружественные международные отношения. В отличие от военных машин, которые… — Простите, пожалуйста, — прервал Капитана Горошек. Голос его дрожал и прерывался от волнения. — Мы услышали сигнал и поняли его. Сразу прибежали к вам, потому что поняли, что дело очень важное. И… мы готовы сделать все! — выпалил он. — Правда? — Да, — спокойно и четко сказала Ика. — Вот только, — снова начал Горошек, — вот только, что же мы, собственно, должны делать? Капитан снова прокашлялся. «Да, — сказал он про себя. — Так я и думал.» А потом уже громко: — Спасибо вам. Вы оправдали мое доверие. Ика подняла голову. — Это мы благодарим вас за доверие и постараемся его оправдать! Горошек посмотрел на нее не без уважения. Но он все еще был неудовлетворен. — Все это хорошо и прекрасно, — проворчал он, — но ведь время идет… Вы же нас в Африку не отвезете! Сказал и осекся. Это было нетактично по отношению к Капитану. Но Капитан не обиделся. — Верно, — согласился он, — надо торопиться. — Ну? — Главное, вы должны уяснить себе, что дело очень, очень серьезное. Вы еще молоды и… — Вдвоем, — строго сказала Ика, — мы уже почти совершеннолетние. И мы уже все уяснили. — Не спорю. Но ведь вы еще ничего не знаете, — засмеялся Капитан. — Это не наша вина, — как кошка фыркнула Ика. Горошек жестом выразил согласие с ней. Тут смутился Капитан. — Это верно, — сказал он смущенным голосом. — Действительно, я разболтался, как старый граммофон. Словом, вы должны приготовиться к путешествию на самолете, потому что я действительно в Африку вас не довезу. — На са-мо-ле-те? — спросили оба. — Да. Горошек облизнул пересохшие губы. — На каком самолете? — Дорогие мои, — сказал Капитан. — На одном из аэродромов вас уже ждет очень быстрая двухместная машина. Это — «Як», правда, не первой молодости, но на нас, ветеранов, в таких делах можно положиться. Он вас доставит на место и по дороге объяснит, что придется делать дальше. Вы готовы в путь? — Минуточку, — сказал Горошек. — Свет погашен… Радио, телевизор и газ выключены… Так… Краны закрыты. Порядок, мы готовы. Циферблаты приборов Капитана разгорелись, как — кошачьи глаза. Он включил фары, запустил мотор. Беззвучно проехал по двору, осторожно выехал из подворотни, а на улице сразу так рванул с места, что ребят прижало к спинкам сидений. Когда они выехали за город и перед ними легла белая в свете фар лента шоссе, Горошек спросил: — А почему, Капитан, вы нам раньше обо всем этом не рассказали? Капитан осторожно обогнал три грузовика, проскочил на полном газу два поворота и только тогда ответил: — Во-первых, мы еще не обо всех подробностях тогда договорились. Было много добровольных предложений от разных самолетов, и нам пришлось в связи с этим запросить целых две электронно-счетные машины, пока мы выбрали «Як». А во-вторых, место вынужденной посадки нам удалось точно локализовать только в последнюю минуту. Только тогда, когда вы уже услышали сигнал SOS. — Ага! — сказала Ика. — потом толкнула Горошка локтем. — Ты? шепнула она. — Что это значит — ло-ка-ли-зо-вать? Горошек откашлялся с очень умным видом, но это ему мало помогло. Он даже не успел придумать что-нибудь похожее на объяснение, потому что Капитан как раз остановился перед шлагбаумом железнодорожного переезда и сам услышал вопрос Ики. Капитан не засмеялся — ведь в том, что человек, когда он так молод, не знает некоторых слов, ничего смешного нет. Каждому приходится в свое время узнавать какие-то новые слова. Так до самого конца жизни. Потому Капитан был серьезен и вежлив. — Это значит, — сказал он, — найти именно то самое место. — Которое? — Именно то, которое мы ищем. — Ага, — сказала Ика. — Теперь понимаю. Да, в эту поездку Капитан впервые показал, на что он способен. Он мчался, словно хотел обогнать свет собственных фар. Ика и Горошек сидели неподвижно, хватаясь только за спинки сидений на самых крутых поворотах. Молчали и думали. Пытались собраться с мыслями. Конечно, когда надо было дать ответ, согласны ли, готовы ли они двинуться в путь, Горошек, вопреки своему обыкновению, даже забыл заявить, что все это надо бы еще продумать. Семьдесят восемь человек, затерявшихся в Сахаре, ожидали помощи. Что тут было продумывать? Но вот теперь как раз было время подумать: как действовать? Что делать? А в голове между тем вместо мыслей — сплошная пустота. И великая тревога: справятся ли? Будем откровенны. В этой тревоге была и доля страха за собственную участь. Ведь даже у величайшего героя бывают такие странные минуты, когда он, герой, превращается в обычного, самого обыкновенного человека. А в том, что обыкновенный человек в трудном положении порой чувствует тревогу, даже страх, тоже нет ничего необыкновенного. Но дело было не в этом. Не о своей участи беспокоились ребята. В тысячу раз важнее был для них вопрос: удастся ли им спасти людей с погибшего самолета? Ведь те ждут! Ждут именно их, Ику и Горошка. А Ика с Горошком даже еще толком не знают, что им надо сделать… … Во время страшной африканской бури по свету разнесся зов о помощи. Его, собрав последние силы, передал смертельно раненный радиопередатчик. Сигнал подхватили мачты четырех радиостанций четырех радиостанций из разных стран, в разных частях света… Несмотря на это они сразу друг друга поняли. Передали сигнал в Варшаву. Польский электронный мозг принял решение. И вот теперь немецкий «Капитан» везет польских ребят на встречу с советским «Яком», для того чтобы вместе, плечом к плечу, колесом к крылу, спасти группу совершенно чужих, незнакомых людей, затерявшихся в огромной желтой, как львиная шкура, пустыне… Неудивительно, что сердца Ики и Горошка трепетали от волнения; неудивительно, что Капитан летел сквозь осенний мрак, словно сам хотел подняться в воздух! ИСЧЕЗАЛИ, ПРОПАДАЛИ ПОЗАДИ ДОМА, деревья, телеграфные столбы. Убегали назад поля. Вот впереди вырос темный лес, окружил машину. Испуганный заяц последним отчаянным прыжком вывернулся из-под колес. Потом лес снова расступился. И наконец Капитан круто свернул в сторону и чуть замедлил ход. И вот вдалеке на широком поле мигнул красный огонек. Капитан все заметнее сбавлял скорость. Потом погасил огни и, съехав с асфальта, покатил прямо по полю. Поле, впрочем, было ровное, как скатерть. Темнела трава, виднелись светлые бетонные полосы. — Аэродром, — шепнул Горошек. Ика промолчала. Капитан остановился возле большого темного силуэта. — Это здесь, — сказал он. — Приехали. Первой выскочила из машины Ика. Выскочила так, как прыгают в холодную воду: не раздумывая, набрав полные легкие воздуха. За ней, помедленнее, вылез Горошек. Над ними на фоне неба вырисовывался в темноте силуэт самолета. На крыле его слабо мерцал красный фонарик. — Как поживаете? — прозвучало откуда-то сверху. — Меня зовут Як. Садитесь! Надо спешить! Что ты так долго канителился, Капитан? Капитан почувствовал себя задетым. — У меня, брат, нет ни твоих моторов, ни твоей молодости, буркнул он. — Попробуй-ка перегнать ракету, тогда почувствуешь себя в моей шкуре. — Ладно, ладно, — усмехнулся Як. — Будешь ждать их здесь? — Да. — Ну и отлично, — сказал Як. — Полетели. А ты, Капитан, немного отодвинься, чтобы я тебя не задел часом. — Когда вернетесь? — спросил Капитан. — Тогда, когда вернемся. — Ты за ними приглядывай. — Как за собственными крыльями, — снова усмехнулся Як. Капитан слегка блеснул огнями, словно от волнения. Во всяком случае, голос его звучал растроганно. — Ну, дети, — сказал он, — желаю успеха. Даже Ика забыла обидеться на «детей». Оба обняли Капитана. Горошек прокашлялся. — Вы не волнуйтесь, Капитан, — сказал он. — Все будет в порядке, — поддержала Ика. — Ну, хватит трогательных сцен, — буркнул Як. — Прошу садиться и запирать двери. — Простите! А куда собственно? — спросил Горошек. — На крыло… Та-ак… А теперь подтяни, паренек, свою милую… Та-а-ак. Теперь в кабину. Отлично! Все правильно, командовал Як. В его голосе звучала легкая насмешка. — Никакая я ему не милая, — свирепо фыркнула Ика, влезая за Горошком в кабину, и тут же осеклась. Ибо в эту самую минуту совсем рядом, словно чей-то великанский смех, раздался рев могучего мотора. Самолет тронулся с места. Да вдобавок ребят совершенно ошеломил и приковал к месту вид доброй сотни незнакомых, непонятных, неведомых приборов, циферблатов, аппаратов, освещенных лишь мерцающим светом маленьких лампочек. Сквозь рев мотора прорвался голос Яка: — Внимание, товарищи! Прошу тщательно привязаться поясами к креслам. Не так, аккуратнее… Хорошо! Наушники, которые висят на кресле, прошу надеть — нам будет легче разговаривать. Хорошо! Оба послушно, без всяких возражений, выполняли приказания. Да, это вам не автомобиль, старый знакомый, о котором любой малыш из старшей группы детсада расскажет, где баранка, где тормоз, а где газ. Это был самолет. Правда, не реактивный, не тот самый современный и очень быстрый, Но и здесь от всех этих приборов, стрелок, аппаратов и устройств можно было потерять не только смелость, но и дар речи. Голос Яка прозвучал в наушниках четко и очень дружелюбно: — Внимание! Прошу ничего не трогать, сидеть спокойно, держаться за поручни кресел. Договорились? Ика только кивнула, но Горошек уже осваивался: — Будет сделано. Хотя наушники несколько приглушали шум моторов, он усиливался. Чувствовалось, что самолет катится по аэродрому все быстрее. Вначале он слегка подпрыгивал на неровностях взлетной полосы, однако вскоре выехал на совершенно гладкую дорожку. Так, по крайней мере, им показалось. Но в ту самую минуту Як сказал: — Ура, ура! Извещаю вас, товарищи, что вы находитесь в воздухе. — В воздухе? — крикнули оба разом. — Высокий уровень коллективных действий. Пятерка за хоровую декламацию, — снова засмеялся зычный, веселый голос. — А по существу вопроса: да, мы действительно находимся в воздухе. Ребята повернулись к стеклам кабины и увидели под собой, внизу, рой звезд. Рой звезд, отразившийся в озере… Это были огни города, по которому четверть часа назад вез их Капитан. Итак, они летели. РЕБЯТАМ ВСЕГДА КАЗАЛОСЬ, что полет — это что-то необычайное, почти невероятное. И во время полета человек должен переживать совершенно неслыханные ощущения. Между тем едва они пришли в себя, едва привыкли к приглушённому наушниками шуму моторов, ребят поразило одно, что все происходит так, как будто… ничего не происходит. Ночь была темная. Луна еще не взошла. Звезд было немного. Самолет летел. Верно. Но, по правде говоря, у наших пассажиров было такое чувство, как будто они сидят в неподвижной лодке на застывшем пруду. И, немного освоившись с внутренним видом кабины, с тем, что они летят, друзья переглянулись, чувствуя, что к ним возвращается душевное равновесие и уверенность в себе. И тут Ика, видимо, вспомнила что-то важное. Несмотря на темноту, было заметно, что она покраснела. Она наклонилась к Горошку и что-то шепнула. Горошек ее не расслышал, зато Як услышал. В наушниках зазвучал его голос. — То, что вы мне не представились, это беда небольшая. Я и так знаю, что товарищ в юбке — это не Горошек, а товарищ в брюках это не Ика, а как раз наоборот. Во всяком случае, очень приятно познакомиться. Горошек подтолкнул Ику. — Нам тоже! — воскликнул он. Ика кивнула головой. — Хорошо ли проходит полет? — спросил Як. Тут языки развязались. — Даже чересчур хорошо, — начала Ика. — Я вообще не знала, что мы летим. Попросту не верится. — А кроме того, — продолжал Горошек, — когда летишь в первый раз, да еще в темноте… в такой обстановке… — Понимаю, понимаю, — вставил Як. — Да, — продолжал Горошек, — все как-то непонятно… Мы летим так спокойно… Как будто бы вообще никуда не летим… — Не торопитесь, уважаемые, — прервал его Як. — До утра еще далеко. Полеты бывают разные. Там, куда мы летим, далеко не спокойно. Ребята вздрогнули. «Там, куда мы летим». Увлеченные новыми впечатлениями, они чуть не позабыли о цели своего путешествия. Но, услышав эти слова Яка — «там, куда мы летим», — они в ту же секунду вспомнили обо всем. Первой хотела взять слово Ика, но Горошек успел удержать ее весьма решительным жестом руки. — Кстати, — сказал он, — мы должны получить от вас разъяснение: что нам делать дальше? — Какая у нас задача? — Это вставила Ика. — И как нам надо действовать. — Ну и отлично, — сказал Як, на этот раз совершенно серьезным тоном, а потом что-то прошептал про себя. И еще раз повторил: — Ну и отлично. Говорите, ждете разъяснений? — Да. — Хорошо! Первым делом должен вам, дорогие и уважаемые товарищи, разъяснить, что вы мне очень понравились. Это не на тему, но зато факт. Ребята поклонились в неопределенном направлении. Скорее всего, в сторону приборов. — А остальные разъяснения такие, — продолжал Як. — Удалось выяснить, что «Дуглас»… то есть тот пассажирский самолет приземлился почти точно на двадцатом градусе северной широты и приблизительно на тринадцатом градусе восточной долготы. Отсюда первая задача: мы должны его разыскать. — Как? — спросил Горошек. — Ведь такой самолет в пустыне все равно что песчинка на огромной площади, — сказала Ика с очень умным выражением лица. Горошек сделал гримасу и пробормотал что-то вроде «перестань выпендриваться». — Верно, — подтвердил Як. — Но раз у нас есть географические координаты — долгота и широта, то становится понятнее, в каком месте этой площади надо искать. Широта известна точно, оттуда был подан последний сигнал. Следовательно, сделаем простую вещь… — Понятно! — выскочила Ика. Горошек сделал свирепую гримасу, а Як спросил невинным тоном: — Что «понятно»? — Ну… — начала Ика и запнулась. Як тихонько фыркнул. — Понятно, — сказал он. — Следовательно, мы, понятно, долетим до двадцатого градуса северной широты и полетим прямехонько вдоль параллели. Доберемся туда не раньше чем к рассвету. Только бы была видимость. Вот тут-то и заковыка: будет ли видимость. — Там ведь ураган, — начал Горошек. — В том-то и дело, — невесело согласился Як. — Буря — штука серьезная. Правда, метеостанции сообщают, что буря уходит на север, но, во-первых, это значит, что нам придется сквозь нее пробиваться, а во-вторых… Боюсь, что на нашу долю еще… Ну ладно, заранее огорчаться нечего. Поживем — увидим. Понятно, товарищ Ика? Ика сидела очень прямо, плотно сжав губы. Видно было, что она зла как черт, причем, что хуже всего, на себя самое. Тут она благодарно улыбнулась. — Понятно, — скромненьким голоском сказала она. — Но ведь это все вы сами сможете сделать. Без нас. — В том-то и дело, — поддакнул Горошек. — В том-то и дело, — повторила Ика. — Все вы. А что же будем делать мы? — Гм-гм, — задумался Як. — Видите ли… Все выяснится только на месте. При этих словах ребята так и подскочили. — Как же так? — крикнули они. — Как же так? Як чуть не задохнулся от смеха. — Вы что, специально тренировались? — спросил он. Но им было не до шуток. — Прошу прощения, — сказал Горошек. — Я просил бы относиться к нам серьезно. — Да уж! — весьма решительно поддержала его Ика. — У нас есть задача, — продолжал Горошек, — задача очень важная и серьезная. Мы твердо решили ее выполнить. Во что бы то ни стало! Да, да! Но нам надо хоть что-нибудь знать! Знать, к чему готовиться! — И что продумать! — закончила Ика. Як помолчал минутку. Смеяться он перестал. И даже, кажется, слегка покачал крыльями от удивления. Потом сказал: — Дельно. Очень дельно. Придется, видно, и мне перед вами извиниться. — Да мы совсем не обиделись! — закричали ребята. — Мы только о деле беспокоимся. — В том-то и штука, — продолжал Як, — что все придется решать на месте. Жизнь сама подскажет, как говорится. — Но… — начал было Горошек. — Понятно, — перебил его Як. — Ты хочешь сказать, что все-таки кое-что можно предвидеть заранее. Верно? Оба кивнули. Кивнули очень решительно. — Верно, — сказал Як, — есть и такая возможность. Например, такой план: найдем самолет, точно установим долготу и широту, а потом сбросим несколько писем с этим сообщением над ближайшим поселком, откуда могут послать спасательную экспедицию. Там есть одно такое местечко… Километрах в ста от вероятного места приземления. Называется оно Ят. — Як? — переспросила Ика. — Не Як, а Ят, — терпеливо повторил Як. — Гм-гм, — хмыкнул Горошек. — Только и всего? — Пока все, — сказал Як. — Пока. А что будет дальше — там увидим. Дело покажет. — Да-а, — протянул Горошек. — Что же сейчас делать? — Сейчас? Лучше всего, пожалуй, поспать. — Поспать? — возмутились ребята. — Здесь, сейчас лечь спать? — Что вас удивляет? Летать я умею сам. Идем на высоте трех тысяч метров. Километров пятьсот уже прошли… — Сколько? — Пятьсот. Летим уже сорок минут. Все нормально. Не забудьте сейчас ночь. Тишина и покой. Условия вполне приличные… А ведь утром все может измениться. Почти наверняка придется крепко попотеть. Поэтому — спать. Такая директива. Командую здесь, если не ошибаюсь, все-таки я. Ребята переглянулись. — Что такое директива? — спросила Ика. — Это такой… вежливый приказ, — проворчал Горошек. — Указание, — сказал Як. — Директива — значит указание. Итак, спокойной ночи! Спорить не приходилось. Пришлось ответить: «Спокойной ночи», и позаботиться только о том, чтобы не получилось хорового ответа, над которым Як посмеивался. Что ни говори, выражение «спокойной ночи» имеет такое свойство, что хотя бы человек абсолютно, ни капельки не хотел спать, все-таки он невольно усаживается или укладывается поудобней и даже вопреки своим лучшим намерениям, начинает чувствовать, что сон бродит где-то рядом. Конечно же, Ика и Горошек поняли друг друга без слов, и оба твердо решили, что спать, наперекор доброму совету Яка, не будут. Разве можно спать, когда в первый раз в жизни летишь на самолете со скоростью семисот пятидесяти километров в час, на высоте трех тысяч метров, спать, когда ты пролетаешь над чужими странами, над горными хребтами, над городами, которые светятся внизу, словно созвездия неведомого неба! Позор! Да. Оба твердо решили, что спать не будут. Но молчание, убаюкивающий шум мотора, темнота, удобные, мягкие кресла — все это делало свое… Через несколько минут Ика (она всегда засыпала, едва коснувшись головой подушки и не успев даже зевнуть) решила закрыть глаза. Только на одну секундочку. И, по своему обыкновению, в ту же секунду заснула. Горошку было легче. Он, как человек, которому всегда нужно было что-нибудь продумать, обычно засыпал с трудом. Потому-то сейчас ему было легче. Легче выполнить решение не спать. Сперва он внимательно рассматривал приборы. Спустя несколько минут нашел такой, стрелка которого упорно держалась на цифре три тысячи. Это, видимо, был альтиметр. Другой прибор, как выходило по всем расчетам Горошка, должен был показывать скорость. Ну хорошо, а для чего остальные? Увы, это было слишком трудно! И, убедившись, что больше ничего не поймешь, и приняв внезапное, бесповоротное, мужественное решение непременно стать в будущем конструктором самолетов и никем иным, Горошек выглянул наружу. Выглянул — и задохнулся от восторга. На небе уже показалась луна. В эту минуту она озаряла своим светом огромную, распростертую внизу пелену туч. Было так, словно самолет плывет над безмерно спокойным серебристо-жемчужным морем. Горошек вздохнул. Впервые в жизни он понял, ощутил всю огромность, все величие мироздания. И с гордостью подумал, что хотя по сравнению с этим огромным миром он, Горошек, просто букашка, но он — человек, сын рода людского, один из тех, кто способен опуститься в таинственные пучины морей и взлететь на тысячи миль над серебряными морями туч. До самой луны и… И еще дальше! Мысли эти были, правду говоря, не только гордые, но и несколько сбивчивые. Чтобы лучше их продумать, Горошек прикрыл глаза… А Як плыл над серебристо-серым морем туч, напевая какую-то песню. Вольно и широко, неслыханно широко лилась она. Потом шум мотора начал затихать… Песня тоже стихла. Наконец затихло все. Но Як не спал: пульсируя ритмом приборов, простирая могучие крылья, он неустанно летел на юг. ВОКРУГ БЫЛА ПУСТЫНЯ. Ночная пустыня. Горошек съежился на переднем сиденье Капитана, а Капитан, подпрыгивая и шатаясь, съезжал с какой-то огромной горы. По всему горизонту, куда только хватал глаз, шла свирепая битва. Слышен был непрестанный, терзающий уши рев пушек. Рев все приближался, становился все страшнее. Горошек хотел пошевельнуться, но не мог. Хотел крикнуть, но не смог издать ни звука. Наконец он услышал отчаянный крик Ики: «Горошек!» И проснулся. Но орудийный рев не затихал и по-прежнему терзал уши. В кабине было еще темно. И сквозь окна ее ничего не было видно, кроме густого тумана и мрака. Порой этот мрак пронизывали синие отблески. По стеклам хлестали струи дождя. А самолет? Спокойный его полет превратился в серию ударов, скачков, рывков. Моторы ревели и стонали от усилия. При блеске молнии Горошек увидел где-то совсем рядом расширенные от страха глаза Ики. Он хотел ее успокоить, сказать что-то разумное, но не мог издать ни звука. К счастью, в этот самый миг прозвучал спокойный, хотя и напряженный голос Яка: — Внимание! Не волноваться! Идем над Средиземным морем и как раз вошли в полосу грозы. Чтобы миновать зону максимальной опасности, переходим на бреющий полет. Резко пикирую. Если от перемены давления у вас заболят уши — несколько раз зевните. Подбородок прижмите к груди. Высота: тысяча метров, девятьсот метров… восемьсот… семьсот, шестьсот, пятьсот… так… ага, уже лучше, но мы опустимся еще ниже! Боль в ушах была такая резкая, что Горошек позабыл даже о страхе. Лишь бы скорее избавиться от этой боли! Он широко открыл рот и прижал подбородок к груди. В кабине посветлело, так что можно было разглядеть — Ика делает то же самое. Оба одновременно закрыли рты и поспешно снова разинули. Должно быть, выглядели при этом ребята очень забавно, потому что сами внезапно покатились со смеху. Прогремел гром, снова и снова блеснула молния. Як подскочил от удара ветра, резко накренившись на правое крыло. А они хохотали. Хохотали как сумасшедшие. — Что это вы там? — спросил изумленный Як. — Ой! Хи-хи, хи-хи! — заливалась Ика. — Потому что… ой, не могу! — покатывался Горошек. — Ну и видик у нас! — Ага! — догадался Як. — Значит, уши уже не болят? Все еще хихикая, ребята энергично покачали головой. Теперь ни гром, ни молния не производили на них никакого впечатления. Гроза? Ну и отлично! «Стоит только, — подумал Горошек, — на минутку позабыть о страхе — и забудешь о нем навсегда!» И когда Як спросил, страшно ли им, Горошек так ему и ответил. Ика, утиравшая слезы, вполне с ним согласилась. — Вот еще философы! — буркнул Як. Он снова взлетел на набегавшую волну ветра, снова боком соскользнул с нее вниз, и внезапно мгла за стеклами кабины пропала. — Внимание! Море! — крикнул Як. — Высота сто метров. Светало. Прямо над ними клубились темные, гонимые ветром, сеющие дождь тучи. А под ними распростерлась равнина, почти черная, испещренная лишь белыми гребешками волн. Бескрайний простор. — Море! — сказал Горошек. Ика молчала. Ураганный ветер рвал крылья самолета, бил в стекла пулеметными очередями дождя, несмотря на усиливающийся с каждой минутой рев моторов, был ясно слышен их дробный перестук. А внизу тяжко ворочалось, то вздымаясь горами волн, то уходя в глубь самого неба, море. Прекрасное Средиземное море. Ребята не раз слышали, что оно светлое и лазурное. Сейчас оно представало их глазам в грозной черной ярости. Страх не вернулся. Но они стали серьезны. Як молчал. Видно, битва с грозой отнимала у него слишком много сил, чтобы он мог тратить время на разговоры. Итак, все трое молчали. Все были серьезны и сосредоточены. Ика и Горошек напряженно вглядывались в морской простор, где порой все реже отражался, отливая сталью, отблеск зарниц. Вдруг Ика схватила Горошка за руку. Она не сказала ни слова, только показала рукой, куда смотреть. Из предрассветного мрака, из-за стены шквала вынырнул небольшой белый пароход. Волны тяжело вздымали его на свои хребты, струями пены обдавали безлюдные палубы. Судно медленно плыло. Оно казалось безжизненным, лишь дым валил из труб да светились огни на капитанском мостике. И все-таки пароход, такой крошечный среди бескрайнего морского простора, спокойно, упорно шел своим курсом, не боясь ни молний, ни бури. Это было ободряющее зрелище, хотя и длилось оно всего минуту. Як рвался к югу, и по звуку мотора, по рывкам стрелок на приборах было ясно, что он вновь и вновь прибавляет скорость. Ветер немного утих, тучи ушли выше Як тоже постепенно набирал высоту. Еще какой-то пароход светлым пятнышком мелькнул внизу. Небо становилось все яснее. Вскоре прояснилось и море. И вдруг где-то далеко-далеко ветер на минуту, как сабля, рассек многоэтажные слои туч. Из разрыва навстречу самолету хлынул золотой сноп косых солнечных лучей. И в его свете на горизонте ясно обозначилась белая черточка. — Африка! — довольно торжественно объявил Як. И сердито добавил: — Сильно опаздываем. По плану мы должны были быть уже на двадцатой параллели. Нехорошо. Но нечего греха таить: такой грозы я еще не видывал. Вы знаете, что вначале нам пришлось весьма туго? Ребята промолчали. Як тихонько засмеялся. — Иногда оно и лучше — не знать. — А когда мы долетим до двадцатой параллели? — спросил Горошек. Як на минуту задумался, потом ответил не слишком уверенным тоном: — Через час… Может быть, через полтора. — Почему это «может быть»? — возмутилась Ика. — Ох, как строго! Жаловаться будешь? — с грустным юмором спросил Як. — Не забывайте, уважаемые пассажиры, — добавил он через некоторое время, — что перед нами еще одна зона урагана. Ребята смущенно переглянулись. — Понятно, — сказала Ика. — Извините, пожалуйста. — Пустяки, дорогая моя, — смягчился Як. — Все в порядке. А сейчас попрошу минуточку помолчать — нам надо послушать, что говорят о той части света, в которую мы летим. — Где говорят? — спросил Горошек. — В воздухе… В эфире, — засмеялся Як. И он объяснил: — Я хочу послушать, что африканские метеорологические станции сообщают разным путешественникам, вроде нас с вами. Ребята послушно замолчали. Горошек даже покраснел, поняв, что задал глупый вопрос. Но Ика, у которой тоже было кое-что на совести, не воспользовалась своим временным перевесом. Тем более, что в наушниках уже зашумело, затрещало и захлопало, совершенно как в обычном, не совсем исправном радиоприемнике. А из этих шумов и тресков начали прорезаться какие-то иностранные слова английские, итальянские, французские. Люди о чем-то друг друга предупреждали. Кто-то упорно спрашивал: «Дуглас» — one, two, five?[1] «Дуглас» — one, two, five? Потом он замолчал. Другие голоса то умолкали, то возвращались снова. Голос Яка заметно повеселел. — Вторая полоса урагана перемещается на восток. Уходит с нашей дороги. Разве только одним крылышком о нее зацепимся. Горошек хотел что-то сообщить Ике, но не решился нарушить тишину, так как Як продолжал слушать сообщения метеостанций. Он достал блокнот, перо и написал на бумажке то, что хотел сказать Ике. Она прочла, кивнула головой. На листке было написано только два слова: «Они ждут». И вот море скрылось из виду. Да, они летели уже над африканским материком в хмуром свете утра, под пологом тяжелых туч. — Тысяча шестьсот метров, — сказал Як. — Высота тысяча шестьсот метров. Так вот, значит, какая она, Африка! Ике и Горошку казалось, что она должна быть совершенно не похожа на все, что они до сих пор в жизни видели. Так словно бы получалось и по рассказам Капитана, по тем картинам, которые он им показывал… Но внизу были зеленые, ласковые холмы, словно они летели над привычными пейзажами Европы. Край казался почти безлюдным — раз только мелькнули вдалеке белые стены какого-то маленького городка и на однообразном фоне земли обозначился, как нарисованный, абрис шоссе, бежавшего широкой дугой. Его пересекала прямая железнодорожной линии. И деревья, даже если это были пальмы, сверху казались самыми обычными деревьями; так же обычно выглядел и кустарник. И все-таки это была Африка. Зелень вскоре начала сереть, редеть. Широкие, словно морские заливы, все чаще вторгались в зелень большие проплешины желто-бурого цвета. Чернели каменные гряды, как острова; зелени становилось все меньше и меньше, и наконец в южной стороне широко разлилось песчаное море — Сахара. Як снова несколько снизился. Сперва до тысячи двухсот, потом до восьмисот метров. Теперь уже ребята при смене давления автоматически начинали зевать, и даже не смеялись при виде своих комичных гримас. С каждой секундой приближалась к ним цель: те, кто ждет. Те, о которых известно только то, что они где-то к югозападу от селения Ят ждут и все не могут дождаться голоса, который возвестит им, что помощь пришла. Ждут… Но как? Ведь вынужденные посадки бывают разные. В песчаную бурю вынужденная посадка может означать аварию, взрыв бензобаков, словом — катастрофу… Живы ли эти люди? Здоровы ли они? Может быть, уже произошло нечто… непоправимое? Ведь, кроме сигнала о помощи, радиопередатчик «Дугласа» ничего больше не сумел сообщить. В каком же состоянии найдут они «тех, кто ждет»? А главное: что должны делать они сами, двое очень, очень юных и далеко не уверенных в своих силах спасителей? Казалось, что от них требуется совсем немногое… Просто сбросить записку над тем местом, которое укажет им Як. Ну что ж, известно, что при всех своих блестящих качествах даже самый умный самолет записок писать не может. Значит, они действительно могут пригодиться. Но ведь, по сути дела, какая это скромная и маленькая роль… Когда искали Яцека, им надо было самим действовать, самим соображать, даже самим рисковать. А тут, в сущности, все за них уже сделано, все рассчитано и проверено… Зачем же они нужны? Вот почему как Ика, так и Горошек впали в задумчивость. И даже старались не глядеть друг другу в глаза. С одной стороны, росла тревога: нуждаются ли еще в помощи те, на помощь кому они летят. С другой же стороны, все сильнее грызла мысль о собственной ненужности и беспомощности… Вскоре Як прервал их размышления. — Ого! — сказал он. — Вот это да! Нас приглашают поплясать! — Кто? — не подумав, спросила Ика. — А вы посмотрите вперед. Посмотрели. К ним приближалась темная, от земли до самых туч стена. Мотор Яка взревел изо всех сил. Самолет начал почти вертикально подниматься вверх. Слышно было, как он тяжко дышит, как убыстряется ритм мотора, как скрипят от напряжения крылья и рули. Земля вдруг сделала рывок, убежала вниз. Они снова оказались в облаках, уходили туда все глубже и глубже. Ребята догадывались: Як хочет начать битву с бурей, имея максимальный запас высоты и скорости. И началось! Як потом объяснил, что все продолжалось менее десяти минут. Но ребятам казалось, что эти десять минут растянулись не меньше чем на сто лет. Превратились в вечность. Хотя все было внезапно: внезапно на них обрушилась ночь и налетела непроглядная тьма; внезапно они ощутили, что эта тьма — тысячи, миллионы всепроникающих, мелких, как пыль, колючих, как иголки, песчинок! Стало трудно дышать. Ребята чувствовали каждым своим нервом, что идет борьба не на жизнь, а на смерть. Да, началась такая безумная пляска, по сравнению с которой первая буря показалась им невинной забавой! Мотор Яка ревел, как разгневанный лев. На каждый удар бури самолет отвечал ударами винта. С мощью ветра спорила мощь его крыльев. Но песок был коварен. Вот мотор хрипло закашлялся. Снова. И смолк. Нескончаемо долгие секунды казалось, что он уже не отдышится… Вот тут ребята и взяли друг друга за руки. Они чувствовали, что опускаются, что самолет падает, как раненная, побежденная птица. Крылья Яка жалобно стонали. Но он не сдавался. С неутомимым упорством резал воздух, поднимаясь ввысь, снижался — и снова пробовал набрать высоту. Да, эти десять минут длились бесконечно. Целую вечность! И в конце концов Яку удалось снова вернуть ровный ритм своему мотору. Спустя еще минуту темнота разорвалась так внезапно, словно кто-то перед ними молниеносным ударом сабли рассек черную завесу. — Ура! — крикнул Як. — Ура!!! И стало так, словно они выплыли на спокойную, тихую воду. Попросту не хотелось верить, что всего минуту назад они переживали все то, что пережили. Но эта пляска смерти завершилась на высоте всего лишь нескольких десятков метров от земли… Потому-то, пролетев еще несколько минут, Як сам сказал: — Ну и ну! Еще немного… Еще чуточку… И от нас даже и звания бы не осталось. У-у-уф! — вздохнул он с облегчением. Никогда не думал, что придется мне плясать такой сумасшедший гопак! Сказал он это удивительно комичным тоном. Ребята не могли не улыбнуться. И только тут Ика отпустила руку Горошка и с изумлением посмотрела на следы, которые ее пальцы оставили на его кисти. Она хотела извиниться, что-то сказать, но Горошек сам махнул рукой и вдруг неловко погладил ее по плечу. — Ну как считаешь? — живем? — спросил он. — Живем! — сказала она с улыбкой. Светлой-светлой. Ведь и вокруг было уже светло… И наконец они снова увидели солнце — солнце над волнистым, неподвижным морем пустынных дюн. — Да здравствует солнце! — крикнул Як. — А ну-ка хором: Да здравствует солнце! Все трое со смехом дружно провозгласили: «Да здравству-ет солн-це!» А ЕЩЕ МИНУТ ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ — двадцать Як медленно, плавно накренился на правое крыло. И солнце, находившееся от них слева, на востоке, начало уходить назад, скрылось из виду. Тут Горошек встрепенулся, как охотничий пес, почуявший лису. Да, они летели спиной к солнцу — летели на запад. — Внимание! Внимание! — сказал Як. — Шесть часов тридцать минут. Выходим на двадцатую параллель. Высота сто пятьдесят метров. Гм… Гм… Интересно, где во мне нет проклятого песка? Охо-хо! Боюсь, им тоже пришлось ею наглотаться… — Им? — спросила Ика. Як не отвечал. Теперь он летел не спеша, описывая широкие полукруги. Ика, не дождавшись ответа, поглядела на Горошка. Но Горошек не отрывал взгляда от открывающегося перед ним пустынного простора. — Горошек, — спросила она, — они… они еще живы? Он даже не посмотрел на нее. Сказал только равнодушным, холодным тоном: — Чем болтать, лучше смотри как следует. Конечно, в другой обстановке он бы за это от нее получил! Она бы ему выдала! Но сейчас действительно было не время ссориться. От их внимания, от их наблюдательности зависело слишком многое! Як снова включил приемник. Видимо, хотел послушать, что слышно в эфире о «Дугласе». Но, кроме треска дальних электрических разрядов и приглушенного шума, ничего не было слышно. Ни голосов, ни морзянки… — Та-а-к, — сказал Як. — Тишина в эфире. Ждут сообщений с «Дугласа». Потом добавил: — Очередное сообщение: через четверть часа подойдем к району вероятного приземления «Дугласа» номер сто двадцать пять Объединения Африканских Авиалиний. Проходим меридиан селения Ят, расположенного в ста двадцати километрах к северу от двадцатой параллели, над которой мы находимся. Наша скорость: двести восемьдесят километров. Высота сто пятьдесят метров. Внимание! Внимание! Приказываю как можно тщательнее наблюдать за местностью. Экипажу соблюдать тишину. Это уже не директива, а приказ! Я кончил. — Есть! — сказал Горошек. — Есть! — повторила Ика. В ВОЗДУХЕ ОСТАВАЛСЯ ЕЩЕ СЛЕД ПРОМЧАВШЕЙСЯ БУРИ — прозрачный, розоватый пылевой туман. Его разгонял, прижимая к земле, южный ветер. Свет восходящего солнца становился все чище, все ярче. Лучи его в этот час падали еще совсем косо. Тем отчетливей рисовалась перед глазами пассажиров Яка рельефная карта пустыни: серо-желтый, волнистый, чуть окрашенный розоватым туманом простор. Мотор Яка мощно ревел, нарушая тишину пустыни, но ребята порой переставали его слышать. Они могли только видеть. С бесконечной цепи дюн к ним плыла безмерная, неподвижная тишина. Тишина, неподвижность, молчание… Словно какой-то всемогущий владыка остановил бег тысяч морских волн и превратил их в сверкающий песок. Единственной приметой жизни в этом мертвом мире была маленькая тень самолета, бежавшая по дюнам. И, видя ее одинокий бег, можно было понять, каким о одиноким может стать человек перед лицом молчания и неподвижности песков. Наклонившись вперед, ребята всматривались в просторы пустыни так упорно, что глаза от напряжения то и дело наливались слезами. Песок проникал в каждую щель, забирался под одежду, сушил горло, лез в глаза. Поднималась жара. Первые капли пота уже стекали по вискам. Но они обо всем этим попросту не думали. Не замечали ничего. С того момента, когда Як приказал экипажу соблюдать тишину, прошло пятнадцать минут. Значит, они уже где-то поблизости от того места, откуда двадцать часов тому назад был послан в мир сигнал SOS сигнал, который привел их сюда. Сигнал, который возложил всю огромную тяжесть ответственности за жизнь семидесяти восьми на их детские плечи… Як летел змейкой, описывая плавные дуги, чтобы в их поле зрения попал каждый кусочек широкой — в добрых два десятка километров — полосы пустыни. Летел все медленнее, снижаясь над каждым пятном тени, старательно облетая все крупные холмы. От напряженною взгляда ребят не могло ускользнуть ни одно пятнышко на однообразном буром фоне. Даже силуэт одного человека. Время шло. Уплывали назад километр за километром. Стрелка альтиметра упала ниже цифры восемьдесят, скорость снизилась до ста шестидесяти километров в час. Як кружил над дюнами, покачиваясь с крыла на крыло, как голодная чайка над спокойной поверхностью моря. — Тринадцать градусов восточной долготы, — сказал Як. Значит, где-то совсем рядом находится предполагаемое место вынужденной посадки. Перед глазами ребят от напряжения начали мелькать темные пятна. Самолет еще больше снизился. В эту минуту Ика и Горошек почти осязаемо почувствовали разумность, точность и правильность действий машины. Видно, Як понимал все их мысли, тревоги и надежды. Да, это была поистине умная, послушная человеку машина, машина-друг! — Тринадцать градусов пятьдесят минут, — сказал Як. Время текло все медленнее. Теперь Як облетал каждый участок местности не по одному, а по два раза. Ничто не могло ускользнуть от внимания ребят. Они заметили бы даже потерянный носовой платочек! Но перед ними была все та же картина. Они пролетели уже больше ста километров. А могло показаться, что еще не тронулись с места. Все те же иссера-желтые с кристаллическим отблеском дюны, похожие друг на друга, как близнецы, — одна за другой, одна за другой, цепь за цепью до самого горизонта, трепетавшего в солнечном мареве… Як по-прежнему сообщал данные голосом деловитым и спокойным. Но чувствовалось, что и он все больше тревожится. Секторы облета увеличились. В ритме мотора зазвучали какие-то более высокие, нервные ноты. Они долетели до двадцатого градуса долготы. — Прошу слова, — сказал Горошек. — Слушаю, — нехотя откликнулся Як. Горошек был очень бледен, по лицу его тек пот. Губы пересохли, потрескались. — Я считаю, что надо учитывать все возможности, — сказал он хриплым голосом. — Есть возможность, что самум мог занести песком «Дуглас» вместе с людьми? После длинной паузы Як ответил: — Есть. Потом добавил: — Одиннадцать градусов пятьдесят пять минут. — Прошу слова, — повторил Горошек. — Слушаю, — отозвался Як. — Я за то, чтобы продолжить поиски до десятого градуса, — не поворачивая головы, сказал Горошек. — Я получил задание ограничиться поисками в районе между четырнадцатым и одиннадцатым градусами, — сказал Як. — Самолет могло засыпать песком только в случае тяжелой катастрофы. Если бы люди не могли его откопать… Вероятность такого случая — один к десяти. Но я согласен… Горошек нетерпеливо затряс головой. Он хотел сказать, что один к десяти — это очень много, но боялся, что голос его выдаст… Вдобавок перед глазами его то и дело мелькало какое-то темное пятно. Протер глаза… Сам себе не веря, тряхнул головой и вдруг… вдруг, задохнувшись, наклонился вперед, вытянул руку. — Там! — кричала Ика. — Там! Там! Это было не пятно. Не иллюзия, не обман измученного зрения. Нет, к счастью, не иллюзия! — Он! — кричали оба, смеясь и плача, не стыдясь ни друг друга, ни Яка. — Вот он! Там! Моторы Яка вдруг взревели, и он сделал такой рывок, что пятно за какие-нибудь несколько секунд выросло в огромный четырехмоторный самолет, зарывшийся правым крылом в песок дюны. И на звук моторов Яка из дверей самолета начали выскакивать маленькие человеческие фигурки, размахивая руками, приветственно подымая вверх платки, подпрыгивая от радости. Фигурки росли на глазах. Як на высоте пятидесяти метров совершал круг за кругом, как бы давая понять, что не собирается приземляться. Люди были разные: мужчины, женщины, молодые, старые, белые, желтые, четверо черных. Один из мужчин — вероятно, кто-то из экипажа (он был в форме летчика) — вскочил на крыло и, размахивая руками, что-то сигнализировал. Горошек самозабвенно считал человеческие фигурки: — Пятьдесят пять… шесть… девять… шестьдесят… Закончив крикнул: — Семьдесят шесть! А где же… — Не мешать! — резко бросил Як. — Дайте принять сообщение. Ребята притихли. Як продолжал кружиться над лежавшим среди песков «Дугласом». Наконец, когда мужчина в форме кончил передавать сигналы, несколько раз покачал крыльями. Видимо, сам ответил каким-то сигналом. И внезапно сделав вираж, полетел на северо-запад. Самолет снова стал маленьким темным пятном на просторах пустыни. — Внимание! — сказал Як. — Записать координаты. Двадцать градусов восемь секунд северной широты… Одиннадцать градусов сорок восемь минут двадцать шесть секунд восточной долготы. Горошек, наклонившись над блокнотом, записывал. Потом сказал: — Повторяю: двадцать градусов восемь секунд северной широты, одиннадцать градусов сорок восемь минут двадцать шесть секунд восточной долготы. — Отлично, — сказал Як. — А теперь, мои дорогие, я должен вас проинформировать. Посадка прошла относительно удачно. Все здоровы, не считая мелких царапин и ушибов. Есть даже известный запас еды и питья. Словом, в сущности, можем за них не волноваться. Достаточно сбросить записку с координатами самолета в Яте. Да, за них мы можем быть спокойны… — Что значит «за них»? — крикнула Ика. — Дело в том, — ответил Як, что вчера вечером два члена экипажа, пилоты, отправились за помощью. В Ят. — Ах, вот почему… — начал Горошек. — Да, — подтвердил Як. — Поэтому ты насчитал только семьдесят шесть человек. Эти двое… вчера днем пошли в направлении Ята. — Да ведь ночью был самум! — закричала Ика. — Так точно. И тут голос Яка снова стал суровым. — Поэтому приказываю: экипажу сохранить тишину. Необходимо величайшее внимание. Теперь у нас нет уже никаких данных. У пилотов имелись компасы и карты, значит, можно надеяться, что они идут в правильном направлении. Но надо быть готовым к любым неожиданностям. Был самум. Повторяю приказ: экипажу сохранять тишину и наблюдать трассу. — Есть! — отвечали ребята. И вот вновь под ними по молчаливым, мертвым дюнам поплыла — на этот раз на северо-запад — маленькая черная тень самолета. Она опускалась и поднималась, описывала широкие круги, неустанно, терпеливо разыскивая тех двоих, кто не колеблясь пошел в пустыню, чтобы спасти жизнь остальным. Тень кружила, поворачивала, описывала круги. Искала следы. Но поверхность дюн была такая гладкая, словно там никогда не ступала нога человека. А ведь самолет шел над той самой трассой, по которой те двое должны были проходить. Да. Все так. Но только ночью был самум. Боб Феррис и Жан Габль, пилоты «Дугласа», покинули свой самолет и направились в сторону Ята в полдень накануне. Когда «Дуглас» приземлился среди пустыни и через несколько часов стало ясно, что положение скверное, Боб и Жан раздумывали недолго. Не дольше, чем нужно, чтобы вместе выкурить одну папиросу. Потом Боб сказал: — До Ята около ста километров. — Никогда еще не бывал в Яте! — засмеялся Жан! — Стоит побывать, — буркнул Боб. Тогда Жан встал, бросил окурок и сказал: — Ну, так пошли. Потом они подошли к командиру экипажа и повторили ему все это. Жан добавил еще, что помощи божьей ждать не стоит и лучше попробовать, нельзя ли все уладить своими силами. — Воды у нас мало, — сказал командир. Они покачали головами в знак согласия. Ведь как раз Боб первым заметил, что во время посадки лопнул бак и воды осталось в нем маловато. — Получите трехдневную порцию, — сказал командир. — Прогулка как раз на три дня, — засмеялся Жан. Командир, однако, не улыбнулся. Он был серьезен. И сказал им очень серьезно, что этого от них и ждал, но не хотел приказывать, потому что риск слишком велик. Пешеходу в пустыне даже самый лучший компас и карта мало помогают. — Если они ошибутся хотя бы на несколько километров, то… он не окончил. — А я не собираюсь ошибаться! — весело возразил Жан. Только перед тем, как тронуться, в путь, оба — Боб и Жан попросили, чтобы «в случае чего» сообщили семьям. Боб попросил переслать его парадный мундир десятилетнему сынишке. А Жан попросил все отправить жене. — Только ожерелье дочке. Ей восемь лет, — сказал Жан и улыбнулся. И они отправились. Все весело прощались с уходившими, приветственно махали им вслед. Все улыбались. Но, когда силуэты Боба и Жана исчезли за первой дюной, одна из женщин вдруг заплакала. Сначала Жан пробовал заговорить с Бобом, даже напевать. Но Боб оборвал его: — Перестань дурачиться! Это не прогулка. Не надо зря тратить силы! И Жан замолчал. Действительно, это была не прогулка. Три дня, чтобы добраться до Ята… Словно бы немало. Но когда солнце жжет, как расплавленный металл, когда ноги по щиколотку вязнут в мелком песке, когда на сотню километров вокруг простирается пустыня и только пустыня, тогда три дня и запас воды на три дня — это очень, очень мало… Шли молча, размеренным, неспешным шагом. Время от времени менялись местами, как лыжники, идущие по снежной целине. То один прокладывал след, то другой. Это мало помогало. Все тело было липким от пота, губы сохли и трескались, язык деревенел. Прошел час, второй, солнце уже скатилось к горизонту. Поднявшись на высокую дюну, пилоты разом остановились как вкопанные и вскрикнули. Слева, на западе, они увидели огромный бело-зеленый город. Башни минаретов, пальмы, белые, террасами спускающиеся с холма улицы, белые дома со сводчатыми крышами. Как близко был этот город! Он словно дразнил их! Казалось, оттуда доносится людской говор, уличный шум, дыхание жизни. Летчики переглянулись. Боб сплюнул, криво усмехнувшись. Жан стиснул зубы. — Мираж, — сказал Боб. — В сущности, это подлость, — сказал Жан. Боб пожал плечами. — К кому у тебя, собственно, претензии? — Ни к кому. — Тогда в чем дело? Фата моргана — это фата моргана. И точка. — Боб, а это наверняка мираж? — Наверняка. В этих краях можно увидеть сорок озер, двадцать городов, четыре оазиса… И все это будет только иллюзия. — Ну, разве не подлость? — Подлость. Но с законами природы я спорить не буду. Надо беречь здоровье. Пошли? — Пошли. Двинулись дальше. Боб смотрел вперед. А Жан все же то и дело косился в сторону чудесного города. Да, это шуточки солнца. Его лучи преломляются в воздухе и переносят изображение за сотни километров. Мираж. Лишняя жестокость пустыни. Ложь, которая будит надежду, чтобы безжалостно ее развеять. Развеять навсегда. И сейчас это была только иллюзия, мираж. Не прошло и четверти часа, как город побледнел, заколебался и рассеялся — рассеялся, как дым. Исчезли зеленые пальмы, растаяли белые стены. И вскоре осталась только серая, желтоватая пустыня. Безжалостное, мертвое море песка. Когда город исчез окончательно, Боб поглядел на часы. — Через час солнце зайдет, — сказал он. — После захода солнца — получасовой привал. Потом пойдем без остановки до рассвета. Жан хотел засвистев песенку «Я люблю Париж», но пересохшие губы не повиновались. Он подменил Боба — стал прокладывать след. В Сахаре нет сумерек, нет плавного перехода от дня к ночи. Ночь наступает внезапно. Почти без предупреждения. Быстро холодало. Идти стало легче. Впереди шел Жан, останавливаясь через каждые полчаса, чтобы проверить направление по компасу, сориентироваться по карте. Шли молча. Только когда показалась луна, Жан приветствовал ее радостным возгласом: — Привет, старушка! Луна молчала. Зато Боб спросил голосом, в котором не было ни тени радости: — Почему она в тумане? Жан не отвечал. Улыбка сошла с его лица. — Случалось тебе раньше видеть такую луну над Сахарой? — снова спросил Боб. — Да, — сказал Жан. — Когда? Жан ничего не ответил. Да Боб и сам знал ответ не хуже, чем Жан. И действительно, он сам ответил на свой вопрос: — Я видал. Перед самумом. — Не скули, — проворчал Жан. — Будем волноваться, когда нас прижмет. К полуночи ветер начал крепчать. Он дул еще не настолько сильно, чтобы поднять песок. Но уже было понятно, чего ждать. Мгла вокруг луны все густела, свет ее меркнул. — Что же будет? — не выдержал Жан. Боб остановился. — Слушай, старик, — сказал он. — Может быть, найдем какуюнибудь скалу, под которой можно будет укрыться. — Может быть. А если нет? Боб покачал головой и в первый раз улыбнулся. — Тогда, — сказал он, — все будет зависеть от того, сколько это протянется. Четыре часа или четыре дня. В первом случае уж как-нибудь не дадим себя засыпать. — Уж как-нибудь не дадим. — Вот именно. Самое главное — не дать себя засыпать. — Ладно, — сказал Жан. Снова тронулись в путь. Только через несколько минут Жан снова затворил: — Эй, Боб! — Что? — А что будет, если протянется четыре дня? Боб негромко фыркнул. — С этим вопросом обратись к святому Николаю. — Дурацкие шутки. — Дурацкий вопрос, — рассердился Боб. — Сам знаешь, что если самум затянется хотя бы на сутки, от нас останутся одни фотографии. Жан замолчал. Но через минуту он усмехнулся. — В чем дело? — спросил Боб. — В таком случае, — объяснил Жан, — мне будет лучше, чем тебе. — Почему? — Потому что я фотогеничнее тебя! — Много о себе воображаешь, — буркнул Боб. В два часа ночи остановились на отдых. Оба очень устали. Уже восемь часов почти без остановки брели по пустыне, увязая в песке… Все мускулы болели, горло запеклось… — Знаешь что, Боб, — сказал Жан, когда они остановились. Конечно, как говорится, будь что будет, мне только их жалко. Боб пожал плечами. — А мне их, и себя, и тебя. Отсюда один вывод… — Какой? — Мы должны спастись сами, чтобы спасти их. Ясно? — Вроде ясно. Было бы еще яснее, если бы не чертова мгла. Погляди на луну. Поглядели на небо. Диск краснел, словно озаренный отсветом далекого пожара. — Ну, старик, — сказал Боб, — держись! Скоро начнется. — И двинулся вперед. — Эй! — возмутился Жан. — Мы же собирались отдохнуть. Боб даже не повернул головы. — Может, нам попадется какой-нибудь камень, скала, что-нибудь, за чем можно будет укрыться, — сказал он. — Ты надеешься? — недоверчиво улыбнулся Жан, плетясь за другом. — Я не надеюсь. Мне сейчас кажется, что во всем мире нет ничего, кроме песка. Боб махнул рукой. — Надо попытаться. Посмотрим, что за той дюной. Но «за той дюной» снова был песок, и только песок. И темные очертания новой цепочки дюн. Летчики шли и шли. На северо-запад. Туда, где был Ят. А с тыла, готовя удар в спину, надвигалась песчаная буря. Они ждали ее. И все же она разразилась внезапно. Без предупреждения на них обрушилась стена ураганного ветра. Черная как ночь стена. Ветра? Разве можно назвать ветром эту смесь чудовищного жара, раскаленного песка, рева и воя, в котором нельзя расслышать даже собственных мыслей? Самум налетел так неожиданно, что пилоты едва успели схватить друг друга за руки. Это было важнее всего: не дать себя засыпать и не потерять друг друга. И, несмотря на то, что они приготовились, порыв бури сразу перевернул их, опрокинул на землю и покатил, словно комья земли. Боб что-то крикнул, но крик застрял у него в горле. С большим трудом им удалось остановиться. Жан потерял плащ. Они накрыли головы плащом Боба и только тогда смогли начать дышать. Дышать? Нет, кашлять. Выкашливать заполнивший легкие колючий, как иголки, песок. Встать? Об этом не могло быть и речи. Они лежали ничком в котловине между двумя дюнами. Ценой величайших усилий им удалось связаться поясами. Лица обмотали платками. Но и так им казалось, словно они попали в топку какой-то чудовищной печи, где вместо огня полыхал раскаленный, удушливый песок… Вы когда-нибудь видели, как с крутого склона осыпается струйка песка, увлекая за собой муравья? Как маленькое насекомое пытается вылезти из этой лавины и снова тонет в ней? Вот так и это выглядело: две беспомощные мурашки, два человека, тонувших в бешеном песчаном море… Разговаривать они не могли. Даже и не пытались. Слишком большие усилия нужны были, чтобы просто дышать. У них не осталось ни слов, ни мыслей. У Жана промелькнуло в голове, что, наверно, именно так — да, не иначе — будет выглядеть конец света. А потом он забыл обо всем. Осталась только тьма, жара, рев бури. ПЕРВЫМ ОЧНУЛСЯ БОБ. Вокруг еще была тьма. Но она стала безмолвной. Попробовал пошевелиться — и не смог. Неужели случилось самое страшное — их засыпало? Но он тут же понял, что это не так. Ведь люди, засыпанные песком, никогда не приходят в себя. А он живет, мыслит, чувствует! Однако он был слаб, как младенец. Медленно, напрягая все силы, стянул с лица платок, приподнял полу плаща, открыл глаза… Светило солнце. Оба они лежали, почти до пояса погруженные в песок. Буря кончилась. Только розоватая песчаная мгла висела в воздухе. «Что с Жаном?» Он крикнул: — Жан! Но крик его прозвучал, как шепот. Боб принялся лихорадочно развязывать платок, защищавший лицо друга. Неловкие, ослабевшие руки никак не могли справиться с узлом. Наконец Боб увидел бледное лицо, закрытые глаза. — Жан! — снова крикнул Боб. И снова из его уст вырвался только шепот. С огромным трудом удалось ему высвободить ноги из песчаной насыпи и достать фляжку с водой. Он намочил платок, отер Жану лицо, потом начал вливать воду — каплю за каплей — сквозь стиснутые зубы. Жан глотнул воды. Раз, другой. Открыл глаза. Хотел что-то сказать, но только закашлялся. Боб помог ему сесть. Наконец Жан заговорил: — Боб, — прошептал он, — я никуда не гожусь. Боб затряс головой: — Неправда. — Его поразил звук собственного голоса. Словно пискнул галчонок. И все-таки он продолжал: — Чепуха. Буря кончилась, прошла. Мы живы. Значит, идем дальше. И попытался встать. Ох, как это было тяжело! Будто на него навалилось все небо, раскаленное небо пустыни. Встал. А потом бесконечно долгие, четверть часа помогал подняться Жану. Жан, видимо, не очень сознавал, что происходит. Кажется, он даже не слушал и, уж наверно, не понимал, что говорит ему Боб. Несмотря на это, Боб говорил. Говорил без остановки. Так, словно сам себе хотел объяснить, что происходит. — Вставай, — говорил он, — вставай, брат. Самум кончился. А мы должны идти дальше. — Нам надо идти в Ят. Мы прошли пока не больше тридцати километров. Это очень мало. Чертовски мало. Значит, надо вставать, слышишь? Вставай! В конце концов ему удалось поднять Жана. Положив руку друга себе на плечи, он обнял его за талию. И начал командовать: левойправой, левой-правой, словно учил друга ходить. Жан был тяжелый, очень тяжелый. Но постепенно он как-то попал в ритм. И они пошли: левой-правой, левой-правой, ле-вой-пра-вой. Шли, как два сгорбленных старца. Как двое калек. Шли качаясь, чуть не падая. Но шли. И даже неважно было то, что при такой скорости они доплетутся до Ята не раньше чем через неделю, если вообще доберутся туда. Важно было другое: они шли. Часы у обоих стали — туда проник песок. Судя по солнцу, было раннее утро. Боб проверил направление по компасу. Компас был тоже полон мелкой песчаной пыли. И это было неважно. В эти минуты важно было только одно: идти, идти вперед. — Мы должны идти, Жан, — говорил Боб хриплым голосом. — Левойправой. Что бы там ни было. И будем так идти до самого края света, если Ят на краю света. Мы должны дойти до Ята. Понимаешь, Жан? Левой-правой. Понимаешь? И тут он с безмерной радостью услышал голос Жана, еще более хриплый, чем его собственный, и почувствовал, что Жан пытается идти самостоятельно. — Понимаю, Боб, — сказал Жан. Они шли. Шли полчаса, три четверти часа, час. Сколько они прошли? Смешно сказать… А через час Жан снова ослабел. Упал. Боб сел рядом с ним. Дал ему воды, сам выпил два глотка. А потом уселся так, чтобы заслонить Жана своей тенью, прикрыл голову платком и впал в тревожный, горячечный полусон. НЕОЖИДАННО БОБ ПОЧУВСТВОВАЛ, что кто-то дергает его за руку. Это был Жан. С трудом открыл глаза. И в ту же секунду понял, почему Жан так лихорадочно его трясет. В небе слышался приближавшийся рокот самолета. Боб вскочил так резко, что у него потемнело в глазах Над горизонтом показался темный, с каждой секундой выраставший силуэт небольшой спортивной машины. От счастья Боб почувствовал слабость. Ему пришлось снова сесть. А самолет, сделав изящный разворот, пошел на посадку и легко сел на песок в каких-нибудь пятидесяти метрах от них. Они смотрели на него, как на чудо. Вскоре крыша кабины поднялась, и показались две фигурки. Боб и Жан не сводили с них глаз. Молча глядели, как те бегут к ним, что-то крича и размахивая руками. И вдруг Боб опустил голову. — Это опять мираж, Жан, — сказал он с отчаянием. — Я вижу только двоих ребят. — Я тоже, — сказал Жан, закрывая глаза. — Шуточки пустыни. Мираж. Закроем глаза. Пусть он исчезнет. Но они слышали. Слышали чьи-то быстрые шаги. Потом мальчишеский голос произнес: — Do you speak English? Он произнес эту фразу медленно и со смешным акцентом. Но Боб все еще боялся верить. — Жан, ты что-нибудь слышал? — спросил он. — Да. — Что? — Кто-то спросил, говорим ли мы по-английски, — шепотом ответил Жан. И добавил: — Слушай, Боб. Кому из нас все это снится? Но тут тот же самый мальчишеский голос спросил: — Douglas, one, two, five? Тут им пришлось открыть глаза. Ведь именно этими словами вызывали их самолет по радио. А перед ними стояло двое детей — мальчик и девочка. Мальчик был, пожалуй, постарше сына Боба, а девочка — чуточку младше дочки Жана. Вид у ребят был такой, словно они вышли на прогулку. Оба смущенно улыбались. Мальчик говорил, медленно подбирая слова: — Мы прилетели к вам на помощь. Идемте с нами. Летим в Ят. А девочка подошла к ним и подала Бобу термос. Открытый термос, из которого доносился чудеснейший в мире запах — запах черного кофе. — Жан, она дала мне термос, — сказал Боб. Все еще не веря, что это происходит наяву, он налил в крышку термоса кофе и поднес ее к губам Жана. Жан с жадностью выпил. Потом проговорил: — Слушай. Это действительно кофе. Боб молча припал губами к термосу и даже поперхнулся от волнения. Потому что это действительно был кофе. — Боб, — сказал Жан, — кто из нас сошел с ума? А может быть мы оба? Боб встал, подал термос девочке. Она сделала книксен. Боб поклонился в ответ, потом посмотрел на Жана, который сидел, ошалело глядя то на Боба, то на ребят. — Ясно одно, — сказал Боб. — Ясно то, что если мы даже спятили, то лучшего сумасшествия не придумаешь. Верно, приятель? обернулся он к мальчику. Тот покачал головой. — Я мало понимаю, — сказал он. — Прошу идти с нами. Летим в Ят, — и подошел к Жану. Подал руку, желая помочь ему встать. Но Жан встал сам. И только крепко пожал протянутую руку. А потом рассмеялся. — Ты прав, Боб, — проворчал он. — Мы очень удачно сошли с ума. Все это нам снится, все это, конечно, мираж. Но это очень хороший сон. И, может быть, даже он хорошо кончится. Тут мальчик, видимо, что-то понял, потому что тоже засмеялся и сказал несколько слов на неведомом языке девочке, которая тоже залилась высоким, звонким смехом. Потом снова обратился к пилотам на ломаном английском языке: — Все в порядке, — повторил он. И опять добавил: — Летим в Ят. — Пошли, Жан, — сказал Боб. — Я хочу знать, чем этот чудесный сон кончится. То ли кофе был тому причиной, то ли необычность всей этой истории, неизвестно, но пошли они к самолету бодрым шагом. Там пилоты совсем онемели от изумления и только ошалело переглядывались. Как только они дошли до самолета, мальчик достал блокнот и подал каждому по листку бумаги, на которых четким, но еще не установившимся почерком было написано: Тут было несколько орфографических ошибок, и, конечно, любой настоящий летчик написал бы это сообщение иначе. Но вместе с тем это было, пожалуй, совершенно точное указание местоположения самолета. Неудивительно, что летчики только изумленно переглядывались. А потом? Потом продолжался все тот же сон, чудеснейший из всех чудесных снов. Дети вошли в кабину и помогли туда взобраться пилотам. Мальчик вместе с Бобом сел на переднем сиденье, девочка с Жаном — на заднем. Все привязались ремнями к креслам, и мальчик сказал по-английски: — Прошу ничего не трогать. — Тут он добавил несколько слов все на том же неведомом языке, и в ту самую минуту оба — и Боб и Жан принялись усиленно моргать глазами, щипать себя за нос и трясти головой. Но все это не помогло. Сон продолжался. Самолет сам запустил мотор, сам тронулся с места, после короткой пробежки сам поднялся в воздух и на полных оборотах мотора помчался на северозапад. Пилоты, не веря своим глазам, смотрели, как ручка и педали управления двигались перед ними сами собой. Под ними была пустыня, по которой бежала быстрая тень самолета. Сначала машина летела низко, потом внезапно взмыла ввысь, и Боб в безумном восторге крикнул что-то непонятное даже ему самому. Впереди — совсем неподалеку — сверкнули стены домов. Селение. Сидевший рядом с ним мальчик написал на листке блокнота две буквы: «Ят». И самолет плавной дугой опустился неподалеку от селения. Прямо на песок. Ребята отстегнули пояса. Мальчик сказал: — Выходим. Мы уже в Яте. — Боб, — шепнул Жан, — сейчас мы снова проснемся в самом центре бури. Сейчас проснемся. И они вышли из самолета. Ребята устало, но приветливо улыбаясь, махали им вслед. Мальчик еще крикнул: — Вы уже в Яте! Потом кабина закрылась, мотор снова заворчал, самолет побежал все быстрее и быстрее по гладкой песчаной долине, наконец взмыл ввысь и через несколько минут исчез. — Боб, — сказал Жан, — через минуту мы проснемся, и это будет страшно. — Нет, — сказал Боб, — сон продолжается. Смотри. И показал вперед. Там был холм, поросший серой, пыльной травой. На самой его верхушке стоял маленький серый ослик, насторожив уши. Они побежали к нему. Ослик испугался. Повернулся — и исчез за холмом. Но, когда они вбежали на его гребень, из их уст вырвался вопль. «Сон» продолжался. В каких-нибудь десяти метрах перед собой они увидели знакомого ослика, двух верблюдов и молодого, изумленного их появлением негра. — Что это такое? — крикнул Боб. — Это Ят, — сказал африканец. Через двадцать минут Боб и Жан сидели в кабине префекта, а радиостанция Ята рассылала во все стороны света весть о местонахождении «Дугласа-125». Однако префект смотрел на своих гостей в высшей степени подозрительно. Он уже в третий раз спрашивал их, каким образом они так быстро, да еще во время песчаной бури, сумели преодолеть сто двадцать километров, отделявшие Ят от «Дугласа», и не мог дождаться ответа. Потому что летчики молчали и только смущенно переглядывались. В конце концов тот, что был повыше, француз, сказал: — Кажется, нас привезли сюда дети. Двое детей. — Дети?! — закричал префект. — На чем?! — На самолете, — прошептал француз. Префект невольно отодвинулся. «Бедняги, — подумал он, видимо, лишились рассудка». Он ласково улыбнулся и переменил тему разговора. Потом вышел из комнаты и вызвал по телефону врача. А Боб и Жан сидели в креслах и беспомощно смотрели друг на друга. После длинной паузы Боб покачал головой: — Слушай. А может это были марсиане? Жан махнул рукой. — Может быть, марсиане, может быть, венериане, а может быть, вообще никого не было! — сказал он измученным голосом. — Одно ясно: лучше об этом помалкивать, а то нас самих за лунатиков примут. — Ты думаешь? — задумчиво спросил Боб. Потом, обдумав все хорошенько, он решил вторично высказать предположение, что все-таки это марсиане, поглядел на Жана, но не сказал ни слова. Потому что Жан уже спал. Префект, который через десять минут вернулся с доктором, застал обоих спящими в креслах. Врач приложил палец к губам. — Пусть спят, — сказал он. — Когда проснутся, наверно, придут в себя и перестанут бредить. Оба согласно покивали головами и вышли из комнаты на цыпочках. НУ, ДЕТИ, — ВЕСЕЛО КРИКНУЛ ЯК, — будьте здоровы! И дал «свечку». Дал «свечку» — это значит поднялся прямо вверх по вертикали; у Ики и Горошка просто дух захватило. Весь мир сделал сальто, а наша троица в какую-нибудь минуту оказалась высоко-высоко над пустыней. Ясно: Як подпрыгнул от радости. От великой радости. Ребята тоже были счастливы. Радость, известное дело, каждый проявляет по-своему. Один играет на рояле, у другого просто глаза горят. Горошек — тот расхохотался во все горло, крикнул: «Будь здоров!» — и сразу же прижал подбородок к груди, потому что у него от этой «свечки» начало стрелять в ушах. Ике — той от радости больше всего на свете хотелось заплакать. Но поскольку за время этого путешествия она успела всплакнуть дважды (что для нее было неслыханно много), она решила, что больше себе этого не дозволит. И, вместо того, чтобы спрятать нос в платочек, она сказала очень сердито: — Опять «дети»? Дались вам эти «дети»! Дети — в детском саду! Як затрясся от хохота. — Ах, батюшки! — крикнул он. — Вы уж меня простите, дорогой товарищ! Рассеян я стал. Это от старости. Я ведь уже старенький! И тут Ика сболтнула глупость. Большую глупость. Конечно, и то правда — все трое были измучены, изнервничались, сама она едва справлялась со слезами, а голос Яка звучал очень насмешливо. И все-таки она не должна была говорить того, что сказала. А сказала она вот что: — Может быть, вы еще и не старый. Но уж наверно устарелый. И сразу же ей стало очень-очень неприятно. Она почувствовала, что краснеет как вареный рак. Тем более, что Горошек прямо зашипел от злости и сделал то, что позволял себе крайне редко: ущипнул ее за руку. — Безобразие! — прошипел он. — Тебя действительней надо в детский сад отправить! А хуже всего было то, что Як замолчал. Летел очень тихо. Перестал смеяться, подпевать мотором, резвиться на лету. Просто молчал. И тут уже ничего нельзя было поделать: Ика наперекор всем своим правилам в третий раз разразилась слезами. — Я не нарочно, — всхлипнула она. — Прошу-у прощения! Но Горошек был неумолим: — Ага, просишь прощения? Поздновато! Надо было сперва подумать! В ответ Ика заревела во весь голос. Ну совсем как малыш из детского сада. — Я-а-а не-е-е на-рочно-о-о! — Всегда надо сначала подумать… — продолжал пилить ее Горошек и пилил бы, наверно, долго, если бы не Як. — Минутку, товарищ Горошек, — перебил он его на удивление веселым голосом. — Первая заповедь: не изводи ближнего своего! Горошек замолчал. А Як продолжал: — А во-вторых, товарищ Ика, я вовсе не обиделся. — Нет? — всхлипнула Ика. — Нет. — Правда? — Правда! Ика с шумом вытерла нос и посмотрела на Горошка не слишком ласково. — И все-таки, — сказала она уже более спокойным голосом, — еще раз прошу извинения. — Ну и отлично, — засмеялся Як. — Не скажу, чтобы это было очень приятно, но… вопрос исчерпали. А теперь, если хотите, можем немножко заняться акробатикой. Развлечемся? — Ой, пожалуйста! — закричал Горошек. — Привязались к креслам? — Да. — Ну… тогда внимание! Потом, много позже, Горошек признался Ике, что если бы он заранее продумал, что значит «развлечься акробатикой», то никогда бы не сказал: «Ой, пожалуйста». Потому что Як вдруг словно обезумел. Он начал вести себя, как пьяная ласточка. Как ласточка, в голове у которой все смешалось: где земля, где небо, где верх, где низ. И продолжалось это добрых несколько минут. Добрых? Гм-гм! Перед каждой акробатической фигурой Як сообщал ее название: это «свечка», это «бочка», это «петля», и так далее и тому подобное. Но, говоря по совести, ребята ни одной из них не запомнили. И неудивительно! Они едва успевали сообразить, где собственно, находится земля. А земля большую часть этих «добрых» минут находилась либо над головой, либо над левым или правым крылом, и, по сути, ни разу она не была, как велит природа, под ногами! В конце концов Як угомонился, и земля вернулась на свое место. — Уф-ф-ф! — вздохнул с облегчением Горошек. — Хорошо, а? — спросил Як. — Даже пожалуй, чересчур, — проворчал Горошек. Зато Ика (заметив, что Горошек несколько вышел из равновесия, она моментально его обрела) признала необходимым рассмеяться. — Хи-хи-хи, — сказала она. — Замечательно! — Может, повторить? — Нет-нет! Спасибо! — поспешно закричала она. Так поспешно, что Горошек только сочувственно покачал головой, а у Яка что-то забулькало в моторе. — Ну и на здоровье, — сказал он. — До свиданья, Африка! Да, пришло время прощаться с Африкой, Як поднялся высоковысоко, и земля внизу очень медленно уходила назад. Все стало маленьким, далеким. Легкий туман, поднимавшийся над морем, смягчал краски земли и неба, смешивал их. Море стало зеленым, земля голубой, пустыня розоватой. И это зеленое-зеленое море все приближалось, словно набегало на них одной огромной, шириной во весь горизонт, волной. — До свиданья, Африка! — повторили оба. Потом Ика обратилась к Яку. — Большое вам спасибо, — сказала она с достоинством. — Вы были такой храбрый и помогли нам. Ведь на самом деле все сделали вы, и только благодаря вам мы могли спасти этих людей. Я даже больше не прошу прощения. Я только очень, очень вас благодарю. — Я тоже, — сказал Горошек. А Як, покачав крыльями на солнце и что-то промурлыкав про себя, ответил: — Все в порядке, дорогие. Все в порядке. Конечно, вы без меня ничего бы не сделали, но и без вас я тоже ничего. Словом, все поровну. Значит, честь и слава всем нам, героям! Хотя некоторые из нас и устарели, а некоторые еще немного… недостарели. Верно? — Простите, — нетерпеливо перебила его Ика, — но ведь я уже перед вами извинялась, а вы опять… — Надо было продумать, — проворчал Горошек. — А вы опять и опять! — повторила Ика. — Ладно, ладно. Я нисколько не сержусь, ведь это правда. Хотя я и считаюсь неплохой машиной. Еще только двадцать лет тому назад побил бы все мировые рекорды. Горошек понимающе, сочувственно покачал головой: — Так, так. Только двадцать лет — это страшно давно. — Гм-гм, вот именно, — буркнул Як. — И десять лет тому назад я был для всех хорош. Уж очень вы спешите. — Кто? — удивился Горошек. — Ну вы, люди. Пятьдесят тысяч лет телега на колесах была для всех хороша и не устаревала. Потом паровоз был в моде целых сто лет. А потом уже все перевернулось со среды на пятницу. Взять хотя бы нашего друга Капитана — ведь он уже в музей годится по сравнению с новыми моделями, да и я тоже могу в любую минуту постучаться в двери этого музея. Вы думаете, я не знаю, что устарел? Мало надо мной реактивные на аэродроме смеются? — Как им не стыдно! — возмутилась Ика. — Ничего, — засмеялся Як. — Скоро и их очередь придет. Ведь уже ракеты летают. А я слыхал, сейчас делают такие опыты, после которых и над ракетами все смеяться будут! — Над ракетами? Быть того не может! — запротестовал Горошек. Какие опыты? — Очень даже может, — спокойно возразил Як. — А опыты над преодолением гравитации, это как? — Гра… чего? — спросил Горошек. — Как вы сказали? — спросила Ика. — Гра-ви-та-ции. То есть… земного тяготения. — Ага! — сказали ребята не совсем уверенно. — Это надо еще продумать, — добавил Горошек. — Вот как раз и продумывают, — засмеялся Як. — Вы знаете, что такое земное тяготение, а? Ну… сила тяжести. — Ну… — начала Ика. — Это почему все падает на землю? — сказал Горошек. — Скажем, так. Так вот, хотят придумать что-то такое, чтобы земля перестала притягивать. И тогда… — Что тогда? — спросила Ика. — Тогда летать и над землей, и на луну, и даже еще дальше сумеют даже дети. — Из детского сада? — грозно спросила Ика. — Да-да! — ответил Як. — Из детского сада! — А когда же это будет? — настаивал Горошек. Як покачал крыльями. — Откуда мне знать. Важно, что продумывают. Вот тогда даже и ракеты в музей пойдут. — Да-а-а-а, — вздохнул Горошек. — Это действительно надо очень серьезно продумать. Вздохнул, а потом зевнул. От него зевотой заразилась Ика. Показалось даже, словно и Як зевнул. Может быть, потому, что они как раз летели в скучных, сонных тучах. — Так, — сказал Як, — средиземноморский центр низкого давления постепенно придвигается к Центральной Европе. — Простите, — измученным голосом сказала Ика. — Что это значит? — Это значит, — пояснил Як, — что, наверно, до самой Польши будем лететь в этой грязной вате. — Скучно, — зевнула Ика. — Правильно, — согласился Як. Спустя некоторое время он добавил: — Есть одно средство против этой скуки. Ика не ответила. Горошек пробудился от своей задумчивости. — Какое? — спросил он. — А сделать то, что товарищ Ика, — сказал Як. Горошек посмотрел на Ику. Она спала. Он вздохнул с облегчением: по крайней мере пока спит, никакой новой глупости не сболтнет. И вместе с тем немного растрогался: выражение лица у нее было очень усталое и беззащитное. Ну что ж, неудивительно, что она измучилась. Он и сам-то чувствовал себя так, как будто целый день без перерыва играл в футбол. Что говорить, поработать пришлось. Было от чего устать. — А я все-таки спать не буду, — тихо пробормотал он. — Приказа такого не было, — добродушно отвечал Як, протискиваясь сквозь серо-жемчужные, тяжелые от дождя, сонные тучи. Он даже не спросил, почему Горошек не собирается спать. Может быть, почувствовал, что это был бы слишком трудный вопрос. Дело в том, что Горошек твердо решил, что он все-таки не станет конструктором самолетов. Он пришел к убеждению, что это все же слишком старомодная профессия. Гораздо лучше заняться, скажем, вопросами земного тяготения. Этой… гравитацией. То есть чем-то, что позволило бы превращать притяжение в отталкивание, и так далее. Надо признаться, что думать об этом было очень трудно. Чтобы не рассеиваться, Горошек прикрыл глаза. «Значит так, — думал он. — Как же с этим сладить? А может… может быть, например…» Увы — не скрою — именно на этом месте Горошек уснул. А Як, пролетая в тучах средиземноморского центра пониженного давления, который постепенно перемещался над Центральной Европой, настроил свой приемник на Москву и слушал концерт. Кто-то очень хорошо исполнял «Сирень-черемуху». — Внимание! Внимание! — вдруг заговорил Як официальным тоном. — Прошу приготовиться к посадке. Горошек очнулся первым. Сначала он был уверен, что задремал только на минутку. Просто глубоко задумавшись над вопросами земного тяготения, на минутку задумался чересчур глубоко. Но очень скоро понял, что они снова проспали большую часть полета. — Уже все? — закричал он. — Уже все-о-о-о? — повторила, отчаянно зевая, Ика. — Выходит, так, — засмеялся Як. — Как спалось моим пассажирам? — Опять мы ничего не видели, — огорчился Горошек. — И не на что было смотреть, — утешил его Як. — Все время шли в облаках. — Мне кажется, — сказала Ика, — кажется мне, что я бы чтонибудь съела. — Ой, и я! — простонал Горошек. Только теперь они осознали, что со вчерашнею ужина, в сущности, ничего не ели и не пили, не считая нескольких глотков кофе. И вдобавок им было стыдно. Летели над Балканским полуостровом, над Венгрией, над Чехословакией, пролетели половину Польши — и что? И ничего. Спали. Спящие царевны! Единственным оправданием, с грехом пополам, могли послужить облака. — Внимание! Захожу на посадку! — сказал Як. Облачность была низкая. Выскочили из нее в частом дожде. Не выше чем в трехстах метрах над землей. Як легко накренился, и тогда они увидели густой темный лес, а за лесом — пустое аэродромное поле, на краю которого темнел силуэт машины. Силуэт Капитана. Як коснулся земли и, понемногу тормозя, подъехал к нему лихо, с шиком, остановился буквально в двух метрах от автомобиля. — Итак, милые мои и дорогие, — сказал он, — мы свое дело сделали. Теперь время нам прощаться. Может быть, еще встретимся. На земле или в небесах. Верно? — Дорогой наш самолет, — сказала Ика, вылезая, — можно вас обнять? — И я хотел бы… — добавил Горошек. — Пожалуйста. Только без лишних нежностей. А то у меня мотор может заесть от волнения. Обняться? Пожалуйста. Пожмите мне винт. Ребята соскочили на мокрую землю. — Привет! — закричал Капитан. Резкий косой ветер брызгал дождем. Было холодно и темно, несмотря на ранний еще час — пять часов утра. — Значит, справился, старина? — сказал Капитан. — Кое-как, — усмехнулся, по обыкновению, Як. Но в его смехе любой внимательный слушатель заметил бы очень нежные нотки. Потому что в эту минуту Ика, а потом Горошек чмокнули его прямо в винт. — До свидания, Як! — крикнули ребята хором. — До свидания! — Ты был очень храбрым и добрым другом, — сказала Ика. — Мы тебя никогда не забудем, — сказал торжественно Горошек. — Даже когда буду в музее? — Ой, Як! — крикнула Ика. — Прощайте, ребята, — сказал он. — Я вас очень полюбил. А теперь хватит мокнуть. Долгие проводы — лишние слезы. До свидания! До сви-да-ния! — До свидания! До сви-да-ния! — кричали ребята. Но Як исчез за стеной все усиливающегося дождя, который стучал по крыше Капитана, словно сотня барабанщиков. Капитан, выехав на Варшавское шоссе, на полном газу мчался прямо к дому. — Ах, Капитан! — вздохнула Ика. — Если бы ты знал! — А я знаю. Все знаю. Як все время передавал сообщения с дороги. Я просто счастлив, что все обошлось так удачно. Мы очень беспокоились… — Кто? — Ну, все мы, — пробормотал Капитан. — Я, телефоны на вокзале, электронный мозг и те четыре радиостанции… вообще все. И вот что… — Что? — спросил Горошек. — Вот что, дорогие мои, — сказал Капитан торжественно, так торжественно, что ему пришлось даже притормозить. — Я горжусь вами. Это была чудесная минута! Ребята улыбнулись, поблагодарили и замолчали. И Капитан снова помчался наперегонки с ветром, словно был не старым ветераном, а новейшей моделью гоночной машины с реактивным двигателем… Понемногу смеркалось. Над Варшавой вспыхивали зарницы. Потом до них докатился дальний отзвук грома. Ика рассмеялась: — Горошек, это называется гроза? Горошек понимающе кивнул головой. — Что сделаем на ужин? — спросил он. У Ики заблестели глаза. — Первым делом, — горячо заговорила она, — первым делом приготовим себе бутербродов с колбасой, с рыбой, с ветчиной. — Да, — вдохновенно подхватил Горошек. — С копчушками, с ветчиной, с колбасой. А потом разогреем курицу и нажарим картошки. А я еще салат сделаю. — Чудесно. Ты сделаешь салат, а я открою банку компота. У нас ведь безе есть! — Ура! Про безе-то я забыл! — завопил Горошек, а у Капитана от смеха едва не закипела вода в радиаторе. И ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, на ужин ребята приготовили себе все то, о чем здесь уже упоминалось, и был это, вероятно, самый вкусный ужин в их жизни. Вдобавок он проходил в праздничной обстановке. Немедленно по прибытии их начали поздравлять по телефону. Позвонил автомат из кабины № 3 на Главном Вокзале, звонили представители городской телефонной станции и даже сама международная. Естественно, первым поздравил ребят телефон Ики (ведь ужин происходил у нее на квартире), а потом при помощи приемника их по очереди поздравили четыре радиостанции. А во время самого ужина приемник передал такую новость: — Как сообщает агентство АФП, пассажирский самолет Африканских Авиалиний был найден в Сахаре, к юго-западу от селения Ят. Поскольку не удалось выяснить, кто первым обнаружил место вынужденной посадки «Дугласа-125», спасенные пассажиры, их семьи, а также администрация авиалиний настоящим выражает благодарность всем тем, кто способствовал спасению пассажиров и экипажа самолета. Это сообщение радиоприемник повторил два раза, весело подмигивая волшебным зеленым глазком. Потом объявил: — При участии радиостанций Капштадта, Осло, Парижа и Киева передаем специальный концерт, предназначенный для героических спасителей «Дугласа-125». Горошек в этот момент жевал бутерброд с копчушкой. Он надулся, как белый павлин. — Слыхала? — пробормотал он. — Героических! Ика кивнула, проглотила свой бутерброд с паштетом, а потом сказала: — Да, это надо продумать. — Что там еще? — Как нам быть, чтобы мы не зазнались? Он посмотрел на нее с возмущением: дескать, что там еще за насмешки? Но потом задумался на минутку. И, задумавшись, сказал: — А знаешь что? — Что? — Ты права. Для дальнейших разговоров уже не было, к сожалению, времени, потому что золотистая подрумянившаяся курица ожидала своей очереди, а за ней компот и безе. Правда, для безе и компота, по правде говоря, уже не хватало места, и вообще они были не такие вкусные, как казалось сначала. Что поделаешь — трудно добиться полного счастья на этом свете! РАННИМ УТРОМ, когда, проклиная дождь и дорогу, вернулись родители, все было в полном порядке. Все, что полагалось съесть, было съедено, и даже посуда — помытая и вытертая — стояла на своих местах. Обеих мам удивила только одна вещь: в носках и ботинках как у Ики, так и у Горошка было полным-полно песка. Мама Ики в своей квартире, а мама Горошка — в своей, удивленно подняли брови. Одна спросила: — Это еще откуда? В песочек играли? А другая: — Полные ботинки песка! Пирожки лепили, что ли? Ни Ика, ни Горошек не отвечали. Они спали крепким и счастливым сном. Оба папы расхохотались. Отец Горошка пожал плечами: — Ты сама вчера еще в песок играла. А отец Ики, который, как говорила мама, вечно фантазировал, сказал попросту: — Очевидно, они были в Сахаре. |
||||||||||
|