ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПЕРВОЕ

ПОРОЙ, ГУЛЯЯ ПО ВАРШАВСКИМ УЛИЦАМ (скажем, по улице Красивой) или по паркам (скажем, по Уяздовскому парку «возле лебедей»), вы можете встретить две важные (для нашей повести) персоны.

Идут они рядышком — видимо, дружат — и либо разговаривают, либо нет. Тут все зависит от того, хочется ли им поговорить или наоборот, помолчать.

Одна из этих персон называется Ика.

Не буду с вами спорить — такого имени действительно нет. Но если вспомнить, что не так давно у вышеназванной персоны были затруднения с буквой «р» и вместо «раз» она произносила «аз», а вместо «Ирка» — «Ика», то все будет понятно. А поскольку сама Ика убеждена, что имя у нее очень красивое, будем считать вопрос исчерпанным.

Ика — персона пока еще не особенно высокая. Однако точно установлено, что она растет со скоростью одного сантиметра в месяц, и в силу этого становится все выше. Конечно, в наше время бывают скорости и побольше. Но Ика не унывает. Пусть она, как уже сказано, персона не очень высокая, но зато очень веселая.

Глаза у нее темнее волос, брови темнее глаз, нос курносый (не слишком). Имеется еще кругленький подбородок, повыше которого слева, когда Ика смеется, видна веселая ямочка.

Вторая персона называется Горошек.

Горошек — это не имя, не фамилия, а всего-навсего прозвище. Не из тех прозвищ, на которые люди обижаются, а из тех, к которым привыкают. Со временем.

В первый раз было не так-то приятно слышать о себе:

— У него нос как горошинка! Горошек!

Но что делать! Прилипло. Все словно сговорились: Горошек да Горошек!

Уж и нос из горошины превратился в фасолину, из фасолины в картофелину, из картофелины — в обыкновенный нос, а прозвище «Горошек» осталось.

Горошек с этим примирился и иногда, по рассеянности, даже сам говорил, например новому учителю, что его зовут Горошек.

Это приводило порой к мелким недоразумениям, потому что в классном журнале значилось совершенно другое имя и фамилия, но кончалось тем, что и учитель начинал его называть Горошком.

Горошек постарше и побольше Ики. Как раз настолько, чтобы, скажем, переходя шумную улицу, брать Ику за руку. Надо сразу сказать, что он тоже не очень высок (хоть и повыше Ики), и глаза у него тоже карие. Зато подбородок у него квадратнее, волосы темнее, чем у Ики, а вместо ямочки у него на щеке две складочки, совсем как у взрослого мужчины. И вообще Горошек серьезнее Ики — как он сам утверждает, он любит все продумывать.

Может он даже и прав. Но не всегда на сто процентов. Во всяком случае, встретив друзей на улице или в парке, не так уж редко можно услышать, как оба смеются во все горло.

А Горошек и Ика — друзья. Живут они в одном доме и на одном этаже. У каждого из них свои дела, свое расписание занятий и развлечений, уроков и игр. И при всем том они видятся каждый день. Вдвоем гуляют, нередко вместе ходят в кино и в театр. Конечно, только на утренники.

На вечерние спектакли они отпускают родителей.

— Это их личное дело, — говорит Горошек.

— Совершенно верно, — отвечает Ика.

Тут царит полное единодушие как между Горошком и Икой, так и между ними и их родителями. Как говорится, у каждого свои права и обязанности.

Все это очень хорошо и прекрасно, но, нечего скрывать, порой бывают и неприятности.

Неприятности случаются у каждого: неудача в школе, недоразумение в семье, пятно на совести, разорванная рубашка или разбитая коленка. Такова жизнь, и особенно огорчаться не приходится. Тем более, когда есть друг, готовый помочь. Например, Горошек помогает Ике с задачами, которые любят не сходиться с ответом, а Ика помогает Горошку зашивать волейбольный мяч, который любит рваться по швам.

Примеров можно было бы привести, понятно, целые десятки, но нет у меня на это ни места, ни времени. Как-никак нам надо рассказать здесь о гораздо более важных делах.

Конечно, Горошек и Ика — живые люди, люди, во многом разные, и мнения у них тоже бывают разные. Далеко не всегда и не во всем они согласны. Впрочем, может быть, это даже и неплохо, потому что какая же это дружба, если один всегда приказывает, а другой всегда слушается?

Вот вам пример. Когда они только начинали дружить, Горошек сказал:

— Ты, Ика, должна меня слушаться, потому что я мальчик.

— Почему это? — сказала Ика. Горошек возмутился:

— Да ведь я мальчик, и, кроме того, я старше!

— А я, — сказала Ика, — девочка, и, кроме того, я младше. Ну и что?

Горошка такая смелость озадачила.

— Так как же нам быть? — спросил он.

— Когда ты будешь прав, — сказала Ика, — я могу тебя слушать, но если ты хочешь командовать, то и не надейся! Ясно?

Горошек задумался.

— Что ж, можно и так, — говорит. — На худой конец может быть равноправие.

— На худой конец? — спросила Ика. — Если на «худой», то мы можем вообще друг с другом не разговаривать.

Горошек махнул рукой.

— Ладно, ладно. Вот теперь я понял, почему твоя мама сказала моей маме: «У Ики характерец».

— Мама правильно сказала. Это у взрослых характеры, а у нас пока еще характерцы, — подвела итог Ика.

Сидели они оба на солнышке перед домом, и это был, правду сказать, первый их серьезный разговор.

Было это весной, в самом, самом ее начале — только что подснежники появились.

Потом настало лето.

На каникулы поехали в разные места. Раз в месяц посылали друг другу по открытке. Ика писала о горах, Горошек — о море. Открытки были коротенькие, но зато, когда друзья снова встретились, поднялась такая трескотня, словно рядом заработали на полную мощность четыре радиоприемника.

Ведь во время каникул было множество разных приключений: Ика заблудилась в лесу, а Горошек плавал по озеру в дырявой лодке. Ика побывала на гуральской свадьбе, а Горошек на свадьбе у кашубов. И так далее, и так далее…

Ну, а после каникул, как известно, приходит осень. Надо было снова привыкать к школе, к новым товарищам и подругам, к новым учителям и новому расписанию. Сентябрь был чудесный и Горошек даже реже встречался с Икой, потому что он играл в футбол, да вдобавок правого крайнего.

Но как раз в середине сентября случилась такая история, что Горошек даже и про футбол забыл.

Случилась? Собственно говоря, ничего не случилось. Просто во двор их дома прикатил автомобиль. Вернее, его прикатили. Горошек как раз шел домой из школы, когда увидел, как Жилец Первого Этажа с помощью дворника вкатывает во двор какую-то старую-престарую машину. А рядом стоит Ика и смотрит.

— Ты видал что-нибудь подобное? — спросила Ика.

— Инвалид, — сказал Горошек.

— Инвалид? Такой марки нет.

— Конечно, нет, — засмеялся Горошек. — Инвалид — это значит калека. В общем, вроде швейной машины на колесах. Приделай к нему педали и поезжай вокруг света.

Ика насторожилась:

— Интересно! Кто это ездил на педальном автомобиле? Я или ты?

— Может, и я. Но это когда было!…

— То-то! А вот какой марки этот ин… ин… калека? Ты-то не знаешь!

— А ты-то знаешь?

— Знаю.

— Ну, скажи.

— «Оппель-Капитан».

Горошек очень высоко поднял брови:

— А может, «Оппель-Полковник»?

Ика только плечами пожала.

— Можешь проверить. На спор?

— Нет, — сказала Ика. — Я человек честный и не хочу тебя надувать. Я ведь знаю, какой марки был этот… инвалид. Я ведь уже спрашивала. Я даже знаю, зачем его сюда поставили.

— Зачем?

— Чтобы разобрать на части.

Горошек посмотрел на машину и покачал головой:

— Н-да, неприятная это штука, когда тебя на части разбирают.

Он говорил очень серьезно. Ика тоже задумалась. Потом сказала тоже совершенно серьезно:

— На этот раз ты прав!

А машина неуклюже, со скрипом и треском катилась по двору, звеня и бренча всеми частями. Кузов у нее был облезлый, стекла поцарапанные, шины лысые. В молодости она, наверно, шутя давала сотню километров в час. А теперь? В ярком свете солнца автомобиль выглядел совсем жалким и немощным.

— А все-таки это не инвалид, — вдруг сказал Горошек. — Это доблестный ветеран!

Нет, конечно, это им показалось. Может быть, просто солнце пошутило. Но, честное слово, в ту же минуту что-то мгновенно изменилось: эмаль кузова заблестела, как новая, стекла просияли, шины тихо зашуршали по брусчатке, и машина несколько метров проехала сама, слегка пофыркивая, словно ее мотор работал на холостых оборотах.

Толкавшие автомобиль мужчины от удивления опустили руки.

Жилец Первого Этажа крикнул:

— Держите его!

Но автомобиль уже остановился в углу двора — снова старый жалкий и несчастный.

Горошек и Ика смотрели на него во все глаза. Потом Ика шепотом спросила:

— Ты заметил?…

— Что?

— Ты не заметил? Он понял!…

— Кто?! — крикнул Горошек. — Он?

— Да.

Горошек хотел было фыркнуть, но глянул в угол двора, откуда вдруг блеснули, отражая солнце, стекла фар, и поперхнулся. Покачал головой.

— Может быть, — сказал он шепотом. — Может быть… Оба пошли домой молча, словно предчувствовали, что теперь-то уже совсем, совсем скоро ждет их Первое Великое Приключение.

УЖЕ 15 СЕНТЯБРЯ НАЧАЛАСЬ НАСТОЯЩАЯ ОСЕНЬ. С утра пошел мелкий косой дождь. Подул холодный ветер. Деревья в парке за ночь пожелтели, затуманились стекла домов.

К обеду дождь так припустил, что даже и на двор выходить не стоило.

Родителям Ики все же пришлось выйти по делам, и в доме было бы очень скучно и пусто, если бы не Горошек. Он позвонил по телефону, спросил, может ли он прийти по очень важному делу, и сразу же пришел.

— Осень? да? — сказал он с порога, растирая озябшие руки. Вид у него был очень серьезный.

— Безусловно, — ответила Ика. — Очень рада, что ты заметил. Это и есть твое важное дело?

Горошек посмотрел на нее исподлобья.

— Нет. Но меня очень радует твое гостеприимство, — ядовито протянул он.

Ика немного смутилась.

— А в чем дело-то? — спросила она.

Горошек не ответил, а просто подошел к окну, выходившему на двор.

Двор мокнул под дождем. А в дальнем углу у стены блестел мокрым кузовом автомобиль-инвалид. Издали он казался темным и блестящим, как в годы своей молодости.

Долго Горошек смотрел в окно. Ика уже догадывалась, что «очень важное дело» связано с таинственным автомобилем. Но Горошек, как назло, молчал. Тогда она отошла от окна и включила радио. На шкале приемника постепенно разгорелся волшебный зеленый глазок.

— Сейчас будет передача для дошколят, — сказала Ика. — Может, хочешь послушать?

Горошек посмотрел на нее отсутствующим взглядом, словно и не заметил ехидного намека.

— Сегодня он опять сам завел мотор, — сказал он медленно.

— Кто?

— Он. — Горошек кивнул головой в сторону двора.

Ика почувствовала, что бледнеет, но несмотря на это снова пожала плечами.

— А я не верю.

Однако Горошка как будто совершенно не интересовало, верит она или нет. Это как раз и убедило Ику, что он не врет.

— Я, когда шел из школы, — продолжал он, — нарочно подошел посмотреть. Ведь говорят — драндулет… Даже хуже драндулета! Но когда подошел к нему и заглянул внутрь, он…

— Ну, ну! — взволнованно перебила Ика.

— Он вдруг завел мотор и…

— Ну, ну!

Горошек наклонился к ее уху, хотя, в сущности, и так никто, кроме Ики, не мог его услышать.

— … и даже, — прошептал он, — включил левый указатель поворота, как будто хотел куда-то ехать.

Наступило молчание.

За окном дождь хлестал блестевший в углу двора кузов машины. Было очень тихо. Горошек и Ика долго смотрели в окно. Наконец Ика глубоко вздохнула.

— Что же это значит? — спросила она.

Горошек пожал плечами. Тут Ика начала тереть нос указательным пальцем. Так поступал ее отец, когда говорил, что у него «есть одна идея».

Потерев как следует нос, она сказала:

— А может, он соскучился по путешествиям? Горошек повернул к ней голову:

— Ты про что?

— Жилец Первого Этажа, — задумчиво произнесла Ика, — говорил сегодня папе, что он немало постранствовал по свету. Понимаешь?

— Что я понимаю? — удивился Горошек.

— Ну понимаешь, — продолжала она, — если бы ты побывал в Индии, в Китае, в Америке, в Африке, а потом тебя бы тоже вот так запихнули в угол, разве ты бы не соскучился?

Горошек кивнул.

— Понятно, — сказал он. — Понятно, соскучишься! Оба снова прижались носами к стеклу. Дождь и ветер все усиливались. Темнело. Наступали настоящие осенние сумерки. На этот раз вздохнул Горошек.

— Уже ничего не видно.

— Не видно, — повторила Ика.

— Знаешь что? — сказал Горошек.

— Что?

— Давай посмотрим в атласе, где он мог путешествовать.

— Хорошо.

Ика пошла в кабинет отца за атласом — за атласом, где были большие разноцветные карты всего земного шара и даже карты неба со всеми звездами.

А Горошек тем временем зажег лампу и начал потихоньку вертеть ручку приемника, чтобы поймать какую-нибудь красивую музыку из далекой страны.

Светлая стрелка на шкале, как крыло самолета, проплывала над названиями неведомых дальних городов. Радио говорило десятками разных голосов. То оно начинало петь, то доносился свист, то слышался тонкий писк морзянки корабельного радиотелеграфа.

Горошек переехал уже из Палермо в Грац и двигался в сторону Кракова, когда вошла Ика с атласом. Она разложила атлас на столе.

— С какой карты начнем? — спросила она.

Горошек как раз нашел красивую тихую музыку и, оставив приемник в покое, подошел к столу.

— С карты полушарий, — сказал он.

— Ладно.

Ребята разложили большую карту, где было все-все на свете: все океаны, части света, острова и полуострова, горы, озера и реки. Из голубых морей выплывали к ним навстречу зелено-желто-коричневые материки. За окном ветер шумел, как океанская волна…

— Ага, Индия, — припомнил Горошек. — Индия, Китай, Африка! Интересно, какой дорогой мог он туда проехать? Ты как думаешь?

Ребята наклонили голову над картой.

— Вот Варшава, — сказала Ика.

И вдруг в комнате раздался чей-то сильный, звучный голос. Неизвестный диктор прокашлялся и произнес: «Внимание! Внимание!» Горошек вскочил, заслоняя собой Ику.

— Что это? — крикнула Ика. Голос повторил:

«Внимание! Внимание! — И продолжал немного тише: — Говорит Варшава. Передаем специальное сообщение!»

— Да ведь я же не настраивал на Варшаву… — начал было Горошек.

— Ти-ихо! — дернула его за руку Ика.

Голос снова зазвучал громче:

«Сегодня, пятнадцатого сентября, утром, на Главном Вокзале Варшавы исчез трехлетний мальчик Яцек Килар. Приметы: глаза голубые, волосы темные, одет в красное пальто, серый костюмчик, серые чулки и ботинки. На голове — красный берет. Просим всех, кто узнает что-нибудь о судьбе пропавшего, помочь в розысках. Немедленно сообщите ближайшему милиционеру или уведомите мать ребенка, Анну Килар. Адрес: Варшава, Мейская улица, один. Повторяю: Анна Килар, Варшава, Мейская, дом один».

Голос умолк.

— Да ведь я правда не настраивал на Варшаву, — упрямо повторил Горошек. — Ты посмотри, где стрелка! Ика наклонила голову набок:

— Погоди, погоди! Почему это глазок так нам моргает?

Действительно, волшебный зеленый глазок радиоприемника то разгорался, то гас, словно подмигивая уставившимся на него ребятам. Как и раньше, из приемника доносилась далекая, тихая музыка, но, едва Горошек дотронулся до ручки настройки, вновь зазвучал тот же голос:

«Всех, кто узнает что-нибудь о судьбе пропавшего Яцека Килара, просим помочь в розысках», — повторил он медленно и настойчиво.

— Да ведь мы ничего не знаем! — закричала Ика. Волшебный глазок быстро заморгал. Горошек обернулся к Ике с таким видом, словно его внезапно осенило.

— Ну что ж, что не знаем? — крикнул он. — Да ведь он и говорит: «Всех, кто что-нибудь узнает…» Это значит, что не обязательно уже сейчас же знать. Надо узнать!

То была одна из тех редких минут, когда Ика смирялась и притихала, признавая, что Горошек прав.

Она даже сказала вслух:

— Ты прав!

А Горошек снова повторил:

— Сама подумай, нам говорят: «Всех, кто узнает чтонибудь о судьбе пропавшего Яцека Килара, про-сят по-мочь!» А я даже не настраивал на Варшаву… Поняла, что это значит?

— Нет.

— Это значит, что передача специально для нас.

— Для нас?

— Ну да!

— Да чем же мы можем помочь? — начала лихорадочно объяснять Ика. — Что мы можем узнать? И родители так поздно вернутся…

Горошек махнул рукой.

— Да помолчи ты! Уже захныкала?

— И вовсе я не хныкала! — яростно огрызнулась Ика.

Но Горошек не собирался начинать ссору.

— Надо это продумать, — сказал он, садясь к окошку. — Садись и думай.

Вид у Ики был по-прежнему оскорбленный, но она послушно села рядом. Горошек этого не заметил, не оценил. Он наморщил лоб, сложил руки на груди и нахмурился. Спустя некоторое время он недоверчиво покосился на радиоприемник.

— Нет, надо еще раз проверить, — буркнул он и спросил, повысив голос: — Передача была для нас? Тишина. В приемнике только заурчало.

— Я спрашиваю: передача была для нас? — повторил Горошек еще громче.

И снова раздался знакомый звучный голос: «Внимание! Внимание! Бе-зу-слов-но!» Горошек посмотрел на Ику и покачал головой.

— Убедилась?

— Да чем мы можем помочь? — закричала Ика в ярости.

«Внимание! Внимание! — повторил, удаляясь, голос. — Надо постараться!»

И снова послышались звуки далекой, замирающей музыки…

Горошек сунул руку в карман, достал носовой платок и подал его Ике.

— Чем злиться, лучше вытри нос.

Когда это было сделано, он спрятал платок, а из другого кармана вытащил карандаш, блокнот и начал записывать:

— «Трехлетний Яцек Килар. Красные: пальто и берет. Серые: костюмчик, ботинки, чулки. Голубые: глаза».

— Темные: волосы, — подсказала Ика.

— Адрес матери?

— Анна Килар. Варшава, Мейская, дом один, телефона не сообщили.

«Или ближайший пост милиции», — записывал Горошек. Ика всплеснула руками:

— А какой это интересно — ближайший? Тут наконец рассердился Горошек:

— Бедная малютка! Ближайший от того места, где мы найдем этого Яцека!

— А где мы его найдем?

Горошек от злости сломал карандаш.

— О господи! А может быть, ты бы сперва спросила: «Как мы его найдем?»

— А я об этом и спрашиваю с самого начала, — сухо сказала Ика. Горошек осекся.

— Надо это продумать, — сказал он не слишком уверенно и снова скрестил руки на груди.

Прошла минута, потом вторая, третья. Горошек вздохнул:

— Трудное дело. Оч-ч-ч-чень трудное.

— Вот и я говорю, — буркнула Ика.

— Главное, ничего у нас нет, — вздыхал Горошек. — Если бы хоть какой велосипед… или… несколько злотых… или… Тьфу ты! вдруг взорвался он. — Ну, как и где его искать, этого Яцека?

Ика не ответила. Горошек вновь склонился над блокнотом.

— Красные, — бормотал он, — пальто и берет. Серые…

— Горошек, погляди! — крикнула Ика.

Крикнула таким голосом, что Горошек подскочил. Ика стояла у окна, указывая рукой в темноту.

— Да что там еще… — начал Горошек и запнулся.

Запнулся, потому что увидел сам то, на что показывала Ика: в глубине уже совершенно темного двора, там, где стоял «он», то загорались то гасли два огня. Вначале они светились желтым спокойным светом, как подфарники идущей по городу машины, потом разгорались ярким белым светом, словно фары гоночной машины, несущейся по большой автостраде, и наконец… гасли. И снова: желтый свет, белый свет, темнота; желтый свет, белый свет и темнота.

— «Он» сигналит, — сдавленным голосом сказал Горошек. Ика взглянула на «него». Глаза у нее светились, как у кошки.

— Слушай, это ведь он сам сигналит.

— Ты думаешь?

— Уверена.

— И думаешь, значит… что при его помощи…

— Мы сможем найти этого мальчишку! — сказала Ика звонким, уверенным голосом. — Пошли.

— Куда пошли? — неуверенно переспросил Горошек Но в Ике пробудилось великое мужество. Так уж у них не раз бывало: если один начинал колебаться — у другого хватало решимости на двоих, если один поддавался усталости — второй становился неутомимым. Вот и на этот раз, когда Горошек на минуту заколебался и стал спрашивать себя, не нужно ли все это еще раз продумать, Ика повела себя как капитан военного корабля.

— Одевайся! Бери свитер, плащ, шарфик… Слышишь?

— Но…

— Нокать будешь потом. Сейчас нет времени. Торопись, пока родители не вернулись. Еще вот что: на всякий случай возьми оружие.

Горошек сразу почувствовал себя увереннее. Молча сунул в карман большой пугач, замотал шею шарфом, накинул плащ.

Еще раз оглядели комнату. Все в порядке. Лампы и приемник выключены, стулья на своих местах, книжки на полках.

— В путь, — сказал Горошек.

— В путь, — повторила Ика.

На пороге задержались на секунду. Горошек сильнее стиснул руку Ики: за окном снова блеснули сперва желтые, потом белые огни. Блеснули — и погасли. И, словно прощаясь с ребятами, вновь мигнул зеленый волшебный глазок радиоприемника.

НА УЛИЦЕ БЫЛО УЖЕ СОВСЕМ ТЕМНО.

Кое-где из окон падал свет и пропадал в тумане, не достигая земли. А ветер! А дождь! Похоже было, что на дворе не середина сентября, а самый что ни на есть настоящий ледяной ноябрь! Дождь хлестал в лицо. Ветер яростно свистел и завывал в антеннах и водосточных трубах, забирался под одежду, обдавал брызгами, старался распахнуть пальто… Тьма, холод, дождь, ветер…

Но, если человек принял решение, разве может тьма, дождь или ветер заставить его свернуть с дороги? Как по-вашему?

Конечно нет!

Впереди шел Горошек. Он лучше видел в темноте. Ика даже насвистывала — насвистывала одну из тех мелодий, которые знаешь неизвестно откуда, а припоминаешь только в пути. Вдруг Горошек остановился.

— Слышишь? — спросил он.

Ика перестала свистеть, и тут она тоже услышала: впереди, прямо перед ними, словно мурлыкал огромный добродушный кот. Проще сказать — работал мотор автомобиля, готового тронуться в путь. Одновременно в темноте забрезжил слабый, неяркий свет. Ребята остановились. Остановились возле самой машины, в кабине которой в этот момент загорелись огоньки приборов.

— Добрый вечер, — тихо сказала Ика, а Горошек даже шаркнул ножкой.

Никто им не ответил, только дверца машины бесшумно отворилась.

— Надо снять плащ, — сказал Горошек, — а то сиденье намочим. Ты погляди… — вдруг ахнул он, — ты погляди, какая машина!

Освещенная светом приборов, кабина сияла безупречным блеском лака, никеля и кожи. Казалось, машина сошла прямо с заводского конвейера.

— Добрый вечер, — повторила Ика, снимая плащ. — Мы садимся товарищ… товарищ Капитан!

И первая влезла на мягкое сиденье. За ней вошел Горошек и тихо закрыл дверцу. Тотчас же на щитке приборов засветилась шкала радиоприемника, и строгий, но добрый голос проговорил:

— Добрый вечер! Правда, я капитан не совсем обычный, но можете меня называть Капитаном. Жду вас уже целый час.

Горошек хотел объяснить, в чем дело, но только откашлялся. Зато Ика отвечала совершенно свободно, словно разговаривая с добрым знакомым:

— Просим извинения, но обо всем этом деле мы узнали всего несколько минут назад.

Голос недоверчиво буркнул что-то, и Ика чуточку покраснела. Тем более, что Горошек покосился на нее довольно сердито.

— Вы извините, Капитан, фактически нас известили раньше, но ведь мы… мы должны были все продумать, — сказал он веско.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Капитан. — Понимаю!… Все это было… немного странно, а?

— Вот именно, — сказал Горошек.

— Вот именно, — шепнула Ика.

— Дорогие мои, — сказал Капитан, — удивляться будем потом, а сейчас поехали! Но только… — голос вдруг стал очень суровым, прошу ничего не трогать. Я поведу себя сам. У вас водительские права есть? Нет. Какой отсюда вывод, — ясно?

— Извините, пожалуйста, — шепнул Горошек, убирая руки с баранки руля.

— Пустяки, — сказал Капитан уже мягче. — Договорились?

— Да.

— Стало быть, поехали. На Главный Вокзал, правда?

— Точно.

И путешествие началось. Мотор зашумел сильнее, включилась, слегка заворчав, первая, потом вторая передача, и вот машина, включив подфарники, медленно выехала из ворот на влажный асфальт улицы. Заработал «дворник» на ветровом стекле, и Капитан, сразу набрав скорость сорок километров в час, покатил в сторону Главного Вокзала, унося Ику и Горошка.

Вел он замечательно. Мчался с максимальной скоростью, разрешенной правилами. Но как умно, как плавно и осторожно! Легко обходил другие машины, мигая световыми сигнальными огнями, плавной дугой мягко проходил повороты…

— Браво, Капитан! — закричала Ика. Видимо, Капитан все еще сердился на нее.

— Извините, — сказал сухо, — во время езды по городу я не разговариваю.

— Это вы меня извините, Капитан, — пробормотала, опешив, Ика.

Еще поворот, полминуты ожидания перед светофором на перекрестке — и вот перед ними засияли огромные окна Главного Вокзала.

Горошек подтолкнул Ику в бок и показал ей на большущие часы над входом.

— Гляди-ка. У нас еще часа четыре до возвращения родителей!

— Значит, не тратьте даром времени, — вмешался Капитан, тормозя прямо против главного подъезда. — Я вас жду.

Горошек и Ика молча набросили плащи и вышли из машины, направляясь в зал ожидания.

ВЫ САМИ ЗНАЕТЕ, каково приходится человеку на Главном Вокзале. Там может потеряться не только трехлетний ребенок, там и тридцатилетний, вполне взрослый человек может растеряться. И неудивительно! Вы представьте себе: ко входу подкатывает одна машина за другой, к дверям подбегают носильщики, отбирая от путешественников чемоданы: с трамвайных, автобусных и троллейбусных остановок без перерыва тянутся ленты навьюченных пассажиров, в зале ожидания — толкотня, толпа людей перед кассами, киосками, справочными бюро, у выхода на перрон; кто-то кого-то постоянно вызывает, окликает, люди прощаются, здороваются, целуются, то и дело звучит голос из репродуктора:

«Внимание, Внимание! Скорый поезд Варшава — Прага — Париж отправляется с первой платформы первого пути. Пассажиров просят занять места!»

«Начинается посадка на пассажирский поезд до Вроцлава, вторая платформа третьего пути!…»

«Дежурного Мицака просят зайти к начальнику вокзала!…»

«Скорый поезд Москва — Берлин прибывает на третий путь, платформа номер пять»…

Ика с Горошком вдруг оказались среди всей этой толчеи, суматохи и шума. Не приходится, стало быть; и удивляться, что в первую минуту они несколько оробели. До сих пор все, собственно говоря, делалось как бы само собой, почти без их участия. А что будет дальше?

Горошек посмотрел на Ику, Ика на Горошка. Они стояли в самом центре зала ожидания. Кругом валом валили пассажиры. Кто-то кричал: «Завяжи как следует шарф!», кто-то обещал: «Сейчас же вам напишу, еще сегодня»…

«Ну что же?» — взглядом спросила Ика.

«Где его искать?» — так же ответил Горошек.

А вслух оба разом сказали:

— Что будем делать?

И обрадовались, — ведь говорят, что это хорошая примета. Но примета приметой, а что делать — неизвестно.

— Здесь его нет, — сказал Горошек.

— Очевидно.

— Если бы он был тут, его бы взрослые сразу сами нашли.

— Ты прав.

— Но ведь тут, — продолжал рассуждать вслух Горошек, — тут могли остаться какие-нибудь следы!

— Его кто-нибудь мог видеть, — подхватила Ика.

— И запомнить, что с ним приключилось.

Увы, этой фразы Ика уже не расслышала, потому что в эту самую минуту на них налетел какой-то опоздавший пассажир с двумя огромными чемоданами. Ика отлетела в одну сторону, Горошек — в другую, а он ни на кого не глядя, понесся дальше.

— Дяденька! — крикнул в ярости Горошек. — Висла загорелась, что ли?

Он хотел повторить Ике эту остроту и вдруг заметил, что Ики уже нет.

Вокруг кипела толпа чужих взрослых людей, занятых своими делами, а Ики не было.

— Ика! — отчаянно крикнул Горошек, кидаясь в толпу.

Он тут же сам налетел на кого-то, кого-то толкнул локтем в бедро, запутался в чьем-то пальто. Кто-то выругался, кто-то охнут. Горошек несколько раз повторил «извините»… И все зря. Ики не было.

Горошек остановился, глубоко вздохнул и сосчитал сначала от одного до десяти, а потом наоборот — от десяти до одного: десять, девять, восемь, семь и так далее. Так учил его папа собираться с мыслями. И действительно, он собрался с мыслями. Но мысль была одна: нечего сказать, хорошо они начали поиски — сами потерялись!

«Ладно, — сказал себе Горошек, — главное — спокойствие. Только спокойствие может нас спасти. Надо обдумать, как ее найти. Вопервых, я могу пойти к дежурному по вокзалу и попросить, чтобы Ику вызвали по радио. А во-вторых? Что во-вторых? Ага! Есть!»

И вот в самом центре людного зала ожидания Варшавского Главного Вокзала вдруг раздалось громкое, заливистое, я сказал бы даже душераздирающее «ку-ка-ре-ку».

Петухи, понятно, были тут ни при чем.

Кукарекал наш друг Горошек. Зажмурив глаза, встав на цыпочки, он несколько раз подряд прокричал петухом.

Вокруг него сразу же собралась кучка людей.

— Что это с ним?

— Бедный ребенок!

— «Бедный»! Хулиган, а не бедный ребенок!

— Может, больной? — наперебой толковали собравшиеся. Горошек покраснел, но снова что было сил закричал:

— Ку-ка-ре-ку!

— Милиция! — крикнул кто-то.

И тут кто-то другой схватил Горошка за руку и строго спросил:

— Что это за выходки?

Это был не кто иной, как милиционер.

К счастью, в эту критическую минуту совсем рядом прозвучал спокойный голосок Ики:

— Товарищ милиционер, извините, пожалуйста! Это мой братишка.

— А зачем он кукарекает? — улыбнулся милой девочке милиционер. Улыбнуться улыбнулся, но Горошка не отпустил.

— Он еще очень маленький и не очень умный, — отвечала Ика. Очаровательно улыбнувшись и сделав милиционеру реверанс, она потянула Горошка за рукав. — Извините, пожалуйста, но нам надо идти, нас мамочка ждет. До свидания, товарищ милиционер!

Милиционер галантно козырнул. Люди расступились. Кто-то сказал:

— Какая хорошенькая девочка!

Еще кто-то:

— Какая умная и заботливая!

Ика, вытянув Горошка из толпы, немедленно перестала очаровательно улыбаться и зашипела:

— Ты что — с ума сошел?

— Нет, — спокойно отвечал Горошек.

— А что все это значит?

Горошек молча взял ее за руку и отвел в уголок, туда, где стояла телефонная будка с объявлением «Автомат не работает». Только тогда он сказал:

— Во-первых, будь добра больше не теряться, хорошо?

— Да ведь… — начала Ика.

— Никаких «да ведь»! Мы должны искать мальчика, а не друг друга. А во-вторых, я знал, что делаю.

— Что ты там еще знал?

— Сама подумай! Где тебя всегда можно найти? Конечно, там, где народ собирается. Вот я и кукарекнул.

— Кукарекнул, как дурак, — огрызнулась Ика. Но Горошек понимал, что перевес на его стороне.

— Может быть, кукарекал я и плохо, — сказал он, — но дело я сделал. Ведь ты нашлась?

— Ну… ну да! — честно призналась Ика.

— И никаких «ну да»! — строго сказал Горошек. — Довольно терять время! Ясно?

— Ясно.

— Так вот слушай, — важно произнес Горошек. — Мой план таков: сначала мы должны сориентироваться на местности.

— Это еще что такое?

— Очень просто: когда где-нибудь случится происшествие, милиция всегда первым делом производит ориентировку.

— Какую ориентировку?

— О господи! — возмутился Горошек. — Осматривают место, где что-то произошло. Это и называется «ориентировка на местности».

— Угу, — задумчиво протянула Ика. — Ну ладно. Но раз происшествие было не на местности, а, например, на вокзале, то это уже не ориентировка на местности, а ориентировка на вокзале или на перроне.

— Очень возможно, — сказал Горошек. — Пошли!

— Куда?

— Туда, где он потерялся.

— А где он потерялся?

— Здравствуйте! На вокзале.

— Горошек! — грозно сказала Ика. — Да ведь на вокзале десять платформ, четыре зала ожидания, три ресторана, две камеры хранения, двадцать касс, комната матери и ребенка, и я не знаю еще что. Какую ты тут будешь делать ориентировку? Перронную, ресторанную или ожидальную? Эх, ты!

Она сочувственно покачала головой.

Горошек глядел на нее растерянно.

— Действительно, — сказал он, — надо это продумать… Но Ика окончательно взбунтовалась:

— А по-моему, тут нечего продумывать. Надо просто узнать.

— Что узнать?

— Как — что? Узнать, где малыш потерялся. В поезде, на перроне или в зале ожидания… Верно или нет?

— Ну, верно. А где ты это узнаешь?

— Надо спросить

— Кого?

— У всех надо спрашивать: в буфете, у контролеров, может быть, даже у милиционера.

— Ха-ха! — произнес Горошек, в свою очередь сочувственно покачав головой. — Так они тебе и сказали! Эх ты!

— А почему бы им не сказать?

— Эх, ты, чудачка! Да ведь если бы они сами знали, они бы давно его нашли! Придумай что-нибудь получше!

Ика, смутившись, оглянулась, словно в поисках помощи. Тут взгляд ее упал на телефонную будку с табличкой «Автомат не работает». И она облегченно вздохнула.

— Жди меня здесь! — сказала она.

— Что ты там опять… — начал Горошек.

Но Ика не дослушала вопроса.

Она смело вошла в телефонную будку и сняла трубку. При этом она повернулась спиной к двери будки и не взглянула на Горошка, который довольно выразительно постучал себя по лбу.

— Алло, — сказала Ика. — Говорит Ика. Я ищу Яцека Килара. Алло!

В трубке что-то зажужжало.

— Алло, — повторила Ика громче. — Я разыскиваю трехлетнего Яцека Килара, который сегодня днем потерялся на вокзале! Алло, алло!

В трубке опять что-то зажужжало, потом затрещало, заскрипело, заворчало, загудело, и в конце концов отозвался скрипучий, сильно простуженный голос:

— Ну, что там еще? Читать, что ли не умеешь? Не видишь, что я испорчен?

Но Ика нисколько не смутилась.

— Простите, пожалуйста, — сказала она упрямо, — но у нас исключительный случай. Сегодня утром потерялся трехлетний мальчик. Взрослые его не нашли, а теперь уже скоро вечер, поздно, холодно и дождь идет.

— Про дождь я лучше тебя знаю, — перебил ее телефон. — Не переношу сырости, а у меня весь кабель залило! Потому я и не работаю!…

— Да ведь этот мальчик… — вставила Ика.

— Я уже слышал, — не дал ей докончить телефон. — Тебе-то чего надо?

— Вы не могли бы дать нам справку? — снова начала Ика.

— Справки по ноль девять, — снова перебил ее телефон.

— Никакого от вас толку! — крикнула Ика. — Как не стыдно так ломаться!

И повесила трубку. Но, прежде чем она успела повернуться и выйти из кабины, автомат позвонил так громко, как будто никогда в жизни не ломался.

Ика, грозно сверкнув глазами, подняла трубку.

— Алло! Что вам нужно? — Спросила она. На этот раз голос был гораздо любезнее.

— Дорогая моя, — начал он, — незачем так нервничать.

— Слушаю вас, — сухо повторила Ика.

— Хотя я, — продолжал голос, становясь все любезнее, — хотя я и не справочное бюро, у справочного бюро номер ноль девять, но…

— Я сама знаю, что такое ноль девять, — перебила его сердито Ика.

— … но тем не менее, — продолжал голос, — попробую навести для вас некоторые справки. Не вешай трубки и жди. Договорились?

— Договорились.

Дверь кабины тихонько скрипнула. Это вошел Горошек. Он уже не стучал себя пальцем по лбу.

— Ты кому звонишь? — спросил он, причем, надо сказать, спросил довольно вежливо.

Ика поглядела на него иронически.

— Навожу справки, — сказала она. — Тсс! — И тут же крепче прижала трубку к уху, потому что трубка заговорила.

Сперва прозвучал уже знакомый голос, испорченного автомата:

— Алло, алло! Говорит аппарат из главного зала, кабина третья. Кто из товарищей знает что-нибудь об обстоятельствах пропажи трехлетнего мальчика? Он пропал сегодня утром. Алло, алло! Говорит аппарат из кабины номер три. Не видел ли кто мальчика на перроне, в залах ожидания, в ресторане?

Потом начали откликаться другие, далекие голоса.

— Алло! Говорит ресторанный телефон. У нас такого не было. Я кончил.

— Алло, алло! Говорит автомат из зала ожидания. В зале ожидания мальчика уже искали. Насколько нам известно, здесь его не было. У меня все.

— Алло! Говорит местный телефон дежурного по вокзалу. Мы сегодня, как обычно, вели наблюдение за платформами. Особенно тщательно наблюдалась третья платформа, на которую прибывает краковский поезд, — как известно, пропавший мальчик приехал именно этим поездом. Можем сообщить, что мальчик с вышеупомянутой платформы не сходил.

— Как же так? — крикнула Ика. — Так где же он тогда?

— Алло! Прошу не перебивать, — ответил голос. — Даю точную справку. Пропавший мальчик не сходил с платформы и не входил на территорию вокзала. Следовательно, надо полагать, что он либо до сих пор находится на платформе, либо уехал с вокзала другим поездом.

— Какой ужас! — прошептала Ика. — Уехал другим поездом!

— Что там случилось? — волновался Горошек. — Ика, что случилось?

Но Ика знаком приказала ему молчать. Голос из службы движения продолжал:

— Внимание! Внимание! Сию минуту получена справка по селектору. Телефонный аппарат дежурного по станции Трушево заметил на станции похожего мальчика в обществе двух взрослых мужчин. Одну минутку!

Трубка на минутку замолчала, а тем временем в дверь кабины забарабанили. Несколько человек, заметив, что Ика говорит по телефону, встали в очередь перед кабиной, и первый из них, толстый пожилой мужчина с сердитым лицом, стучал монетой в стекло.

Но тут же снова прозвучал голос селектора:

— Внимание! Как сообщает станция Трушево, вышеупомянутые лица по-прежнему находятся в буфете на станции. Мальчик сидит на скамейке, мужчины пьют пиво и разговаривают. Внимание! Внимание! Внимание! Телефон железнодорожной милиции сообщает: приметы одного из мужчин весьма напоминают приметы известного мошенника Евстахия Кужевика, описанные в гончем листе, разосланном для сведения милиции. Правда, у него есть усы, которых вчера у Кужевика не было. У меня все. Разговор окончен. Благодарю за внимание.

— Это я благодарю! — завопила Ика. — большое спасибо!

Она вылетела из кабины и потащила Горошка за собой сквозь вокзальную толчею. Горошек понял, что сейчас не время для расспросов.

Ребята выскочили во двор под дождь и ветер. Капитан стоял на своем месте в длинном ряду машин. Едва они добежали до автомобиля, дверь, как обычно, сама собой открылась, загорелись подфарники, осветились приборы.

Рядом в огромном блестящем «Де-люксе» дремал, прислонившись к стеклу, шофер. Увидев, как Капитан с двумя ребятами на переднем сиденье сам собой трогается с места, шофер сначала выпучил глаза, а потом начал протирать их кулаками. Когда он опомнился, машины уже не было видно. Шофер пожал плечами.

— Чего только человеку не приснится! — пробормотал он и, устроившись поудобнее, снова задремал.

Капитан тем временем выехал на вокзальную площадь. Ика наскоро повторяла все, что удалось узнать при помощи телефонной сети. Горошек и Капитан внимательно слушали.

В конце Ика неуверенно проговорила:

— И потом еще они сказали, что один из этих людей, с которыми сейчас мальчик, похож на предметы какого-то там листа… Гоночного листа. Нет, гончего листа. Горошек, что это значит, а? Предметы гончего листа? Что это такое?

— Ну, это… — начал Горошек. — Это значит… — снова запнулся он. — Ну, это такой… — сказал он и замолчал.

Тут рассмеялся сам Капитан. Так рассмеялся, что должен был на минутку притормозить. А потом, когда он снова развил полную скорость и когда за окнами замелькали первые деревья, растущие по обочинам загородного шоссе, он объяснил уже вполне серьезно:

— Не предметы, а приметы. Приметы — это попросту признаки наружности человека: какие у него глаза, волосы, рост и так далее. Их сообщают главным образом тогда, когда нет чьей-нибудь фотографии. А гончий лист — это такое объявление, даже вернее, воззвание к людям, чтобы помогли найти какого-нибудь преступника. Теперь понятно?

— Да.

— А как он назывался, этот тип в гончем листе?

— Евстахий Ку… Ку… Кужевик, — с трудом припомнила Ика.

— Только у того не было усов, а у этого есть.

Наступила тишина. Капитан мчался по темному блестящему асфальту в сторону Трушева. Мимо проносились деревья, дождь хлестал по ветровому стеклу.

Горошек беспокойно завертелся на сиденье.

— Дело серьезнее, чем я думал, — сказал он. Капитан спустя минуту подтвердил:

— Это верно! — И спросил: — Какой у вас план?

— Надо это дело продумать, — сказал Горошек.

И все начали продумывать. Капитан мягко брал повороты, но вылетал из них на максимальном газе. Иногда он слегка вздрагивал от боковых порывов ветра. Увлеченный скоростью, он всеми своими цилиндрами пел какую-то басовитую автомобильную мелодию, песенку, в которой речь шла о больших скоростях, о дальних дорогах, о горных серпентинах и приморских шоссе… Спустя некоторое время Ика подняла голову.

— У меня есть один план, — начала она несмело.

— Отличный план! — хором сказали Горошек и Капитан, когда Ика закончила свой рассказ.

В ЗАЛЕ ОЖИДАНИЯ — он же буфет — на станции Трушево было пусто, тихо и скучно.

В Трушеве останавливались лишь поезда пригородных веток, составленные из старых вагонов и не спеша катившиеся от одной маленькой станции к другой. Шумно в Трушеве бывало только три раза в день: утром, когда уходил поезд на Варшаву, и потом, когда прибывали варшавский дневной и варшавский вечерний поезда. А в остальное время? В остальное время как раз и было пусто, тихо и скучно. Три-четыре человека в буфете никогда не шумели, и буфетчица могла спокойно вязать на спицах теплые носки для своей на редкость многочисленной семьи.

На этот раз ей тоже никто не мешал в этом занятии. Дневной варшавский прибыл уже два часа назад, и пассажиры давно схлынули. В буфете оставались двое мужчин с маленьким мальчиком, ожидавшие пересадки на вечерний поезд в Кусьмидрово. Мальчик уже больше часа спал на скамейке, а взрослые заказали по большой кружке пива и все время о чем-то шептались.

Мальчик — это буфетчица заметила сразу — был очень хорошенький и хорошо одетый. У него были голубые глаза, темные волосы, красное пальтишко и берет, а костюмчик и ботинки серые. Целый час он трудолюбиво строил колодцы из спичек, время от времени спрашивая:

— А когда мамочка придет?

Потом ему надоело и строительство, и вопросы, и он уснул, растянувшись на скамейке. «Чистая куколка», — подумала, умилившись, буфетчица, у которой на голове была целая башня из волос, а в груди доброе сердце.

Зато мужчины красотой не отличались. Один из них — маленький и толстый, который называл себя дядей мальчика, одет был, впрочем, вполне прилично, даже элегантно, и лицо у него было, пожалуй, симпатичное, хотя его портили смешные черные усики. Но голос у него был какой-то странный. Как бы это сказать — словно бы липкий, приторный, чересчур вежливый.

А в другом мужчине, тощем, как старый журавль, не было совсем ничего симпатичного. Главное, он не смотрел никому в глаза и вообще с первой же минуты не понравился буфетчице.

Можно, впрочем, смело сказать: если бы буфетчица прислушалась к разговору этих личностей, она бы поняла, что не понравились они ей недаром.

Но так как она ничего не слышала, то спокойно продолжала вязать теплые носки, а мужчины — тоже с виду спокойно — продолжали шептаться. На самом деле они вовсе не были спокойны. В особенности Худой, у которого от волнения выступили на щеках большие красные пятна.

— Хватит с меня твоих дел, — шипел он насморочным голосом.

— В киднаперы я не гожусь! Толстяк неприятно улыбнулся:

— Ты вообще ни для чего не годишься. Я тебя и не держу.

— Тогда отдай мне мои деньги, — прошептал Худой.

— Нет у меня никаких твоих денег, — еще неприятнее усмехнулся Толстяк с усиками.

Худой чуть не подавился от злости:

— Как так? Ведь я же тебе все отдал!

— Не помню.

— Не помнишь? — Худой так повысил голос, что даже буфетчица, вздрогнув, бросила на них взгляд из-под очков. Толстяк сразу же любезно ей улыбнулся.

— Мы не помним, извините, мадам, — сказал он, — когда отходит поезд в Кусьмидрово.

— В девятнадцать ноль две, — ответила она неприветливо.

— То есть через час.

На минуту стало тихо. Лежавший на скамейке мальчик поднял голову, поморгал и спросил:

— Мамочка еще не пришла?

Мужчина с усиками улыбнулся так сладко, как будто сам был огромным леденцом.

— Нет, — пропел он сладеньким голосом. — Скоро придет.

Мальчик сморщился, зевнул, а потом снова закрыл глаза. Тогда мужчина с усиками заговорил грозным шепотом, таким грозным, что Худой весь сжался.

— Заруби себе на носу, — шептал Толстяк, — ты мне не нужен! Если бы не я, тебя бы уже десять раз поймали! Ты сам прекрасно знаешь, что ты трус, пьяница, растяпа и полудурок. Если я тебя не выручу, пропадешь ни за грош. Ну говори, кто сегодня заметил, что вокзал в Варшаве оцеплен милицией?

— Ты, — шепнул Худой.

— А кто, — продолжал Толстяк, — сразу сообразил, что надо уехать другим поездом?

— Ну, ты, — признался Худой.

— А кто догадался, — шипел Толстый, — прихватить этого мальчишку? Ты говоришь, что не годишься в киднаперы. Значит, ничего не понял, дурень! Отличный трюк! Кому придет в голову, что мальчишка — не мой любимый племянничек?… А самое главное — кому придет в голову, что два симпатичных человека с милым мальчиком попросту удирают от милиции?… Разве преступник станет таскать с собой младенца?

Худой недоверчиво покачал головой:

— Его, наверно, уже ищут.

Толстяк презрительно усмехнулся:

— Ищут! В Варшаве на вокзале. А уж никак не тут. Кому это взбредет на ум, чтобы такой сопляк мог сам уехать из Варшавы?

Но Худого это ничуть не утешило.

— Чересчур уж ты умный! — крикнул он шепотом.

— Для тебя наверно, — усмехнулся Толстяк.

— А… а деньги мне отдашь? — уже смиренно спросил Худой.

— Нет, — решительно сказал Толстяк, — потому что ты все сразу пропьешь. Могу тебе самое большее взять еще бутылку пива. Одну.

Худой вздохнул, видимо поняв, что ничто ему не поможет.

— В другой раз, — сказал он, — старую газету тебе не доверю, не то что краденые деньги! Сколько я страху натерпелся из-за них, и все зря! Ну, ладно, давай уж два злотых на пиво.

— Краденое впрок не идет, — хихикнул Толстяк. — На.

Худой еще раз вздохнул и пошел к буфету за пивом. Звук его шагов разбудил спавшего на скамейке мальчика. Он снова поднял голову и спросил:

— Мамочка еще не пришла?

— Нет, деточка, — сказал Толстяк.

Мальчик совершенно проснулся, сел и поправил сползший на ухо беретик.

— Тогда я сам к ней пойду, — вдруг заявил он.

Толстяк сделал страшное лицо:

— Боже тебя сохрани, деточка. На дворе холодно, темно, там волки ходят и могут тебя съесть. Мамочка сейчас сюда приедет. А ты пойдешь ее искать — сам потеряешься. Что тогда будет?

Убежденный его доводами, мальчик кивнул головой:

— Тогда будет плохо. Лучше я еще подожду.

Толстый мужчина вздохнул с облегчением и вытащил из кармана спички.

— На, — сказал он, — построй себе колодец.

— А можно два? — спросил мальчик.

— Можно.

Мальчик прилежно занялся строительством колодца на соседнем, пустом столе. Когда Худой вернулся со своим пивом и налил кружку, он вежливо обернулся к нему и сказал:

— Приятного аппетита.

Худой буркнул себе под нос «спасибо», а его приятель хитро прищурился.

— За этого сопляка, — шепнул он, — мы тоже получим неплохие денежки. Выкуп. Интересуешься?

Но Худому явно было не по себе. Он только наморщил лоб и свой птичий носик.

— Меня другое интересует — не цапнут ли нас в твоем Кусьмидрове? — пробурчал он.

— Ты что, спятил? — возмутился Толстяк. — У меня там «малина» — железо!

Худой снова вздохнул, вероятно, уже в двадцатый раз за этот вечер.

— Хотел бы я уже быть там…

Толстяк пожал плечами и, желая показать, что не хочет больше разговаривать с дураком, закрылся газетой.

Снова наступила тишина.

За буфетной стойкой быстро мелькали спицы. Через несколько минут Худой задремал за своим пивом, а Толстяк над своей газетой. Только мальчик в красном пальтишке и берете мучился со своим, по правде говоря, довольно кособоким, колодцем из спичек и мурлыкал себе под нос песенку, мелодии которой мы точно не знаем, а слова приводим ниже:

Неудивительно, что, когда дверь распахнулась, малыш так и подскочил на стуле, перевернув свое кособокое строение. Но, увы, его заулыбавшаяся в первую минуту рожица сразу же снова погрустнела — в двери показалась вовсе не та особа, о которой он пел и которую ожидал, а какой-то совершенно незнакомый мальчик в длинном широком плаще.

Мальчик еще в дверях поклонился и сказал всем:

— Добрый вечер.

Видимо, это пробудило новые надежды в малыше в красном беретике. Он закричал:

— Мальчик! Ты не видел моей мамочки?

— Нет, — ответил мальчик.

— Как жалко, — вздохнул Красный Беретик, и подбородок у него слегка дрогнул.

Но к нему сразу наклонился Толстяк с усиками и снова затянул сладким голосом:

— Я же тебе говорил, что мамочка скоро-скоро к тебе придет. Через полчаса поедем в Кусьмидрово…

— Извините, пожалуйста, — сказал мальчик постарше, подходя к столику, за которым сидел Красный Беретик. — Можно мне здесь присесть? Я тоже еду… еду в Кусьмидрово.

Мужчина с усиками внимательно посмотрел в темные глаза мальчика. Посмотрел холодным и тяжелым, словно затаившим угрозу взглядом.

— Там тоже есть место… — начал он сердито, указывая в противоположный угол комнаты, но мальчик перебил его:

— Я везу для папы деньги, — похвалился он, наивно улыбаясь, и не хочу ехать один.

Услышав эти слова, толстяк преобразился. Он сразу просиял, и взгляд его выразил дружелюбие и почти отеческую заботливость

— Ай-яй-яй! — удивился он. — Ты путешествуешь один? Совсем один? А много у тебя денег? Мальчик опустил глаза.

— Папа не велел мне говорить, — смущенно сказал он.

Но Толстяк уже схватил его за локоть, притянул к себе, похлопал по плечу и снова широко улыбнулся.

— Садись-ка, милый! — закричал он. — Садись с нами, в компании будет веселей. Верно?

— Еще бы! — ответил мальчик.

— А по-моему — нет, — вздохнул Худой, продолжая помаленьку потягивать пиво.

Мальчик в плаще еще раз вежливо поклонился и сел рядом с Красным Беретиком.

— Хочешь, я тебе построю шикарный колодец? — предложил он.

— Хочу, — улыбнулся Беретик. — А как тебя зовут?

— Горошек, — ответил мальчик.

ТАК ГОРОШЕК ВЫПОЛНИЛ ПЕРВУЮ ЧАСТЬ ПЛАНА, согласно которому он должен был найти на станции Трушево мальчика в красном берете и его мнимых опекунов.

Надо признать сразу, что Горошек даже перевыполнил план. Ведь он не только нашел тех, кого искал, но и сумел попасть в их компанию. Более того, выдумка о «папочкиных деньгах» привлекла к нему особое внимание Толстяка.

Пожалуй, теперь уже не ему придется следить, чтобы преступники не сбежали, скорее, они будут внимательно следить за тем, чтобы не сбежал Горошек… Словом, все идет как нельзя лучше…

Однако, положа руку на сердце, надо сказать, что, хотя все шло как полагается, и даже лучше, Горошек чувствовал себя не блестяще.

Ведь Капитан с Икой уехали, чтобы выполнить вторую часть плана. Горошек был пока что предоставлен собственным силам. Нечего скрывать: перед лицом двух взрослых противников выглядели эти силы довольно жалко…

Особенно грозен был третий противник Горошка — время. Да, именно время. Преступники собирались уехать поездом в Кусьмидрово — то есть меньше чем через полчаса, а Горошек твердо знал, что допустить их отъезда он не может.

Вся надежда была на Ику. Успеет ли она за эти полчаса выполнить вторую часть плана? А если нет? Что тогда?

Горошек и сам не знал, как он поступит. Он знал одно: что не выпустит малыша из-под своей опеки и не позволит никуда увезти. Он клялся себе в этом, сидя рядом с Яцеком и строя для него колодец из спичек.

— А я не умею строить такой колодец, — сказал малыш. — Он очень хороший.

Горошек улыбнулся:

— А ты очень милый пацан.

— Что значит — пацан? — весело спросил мальчик.

— Пацан? — удивился Горошек. — Пацан — это попросту малыш.

— Ага, — сказал Красный Беретик, — а через год я уже не буду малышом, правда?

— Правда.

Толстяк внимательно прислушивался к этой беседе. Худой продолжал дремать над своим пивом. Он поднял голову только тогда, когда Толстяк, подвинувшись к Горошку, спросил:

— Ты не мог бы, милый мой мальчик, разменять мне сто злотых?

«Ага, — подумал Горошек, — решил убедиться, есть ли у меня деньги». Он вежливо ответил:

— К сожалению, не могу. Во-первых, потому что папа мне вообще не позволил вынимать деньги, а во-вторых, у меня только бумажки по пятьсот злотых.

— Что? — разом воскликнули жулики.

Горошек даже закашлялся, чтобы скрыть победоносную усмешку. Он понял, что жулики с радостью откажутся от поездки в Кусьмидрово, лишь бы не потерять его из виду. У Худого глаза так и вылезли из орбит.

— Куда же это столько денег, мальчик? — спросил он. — Куда? Горошек на минуту задумался, словно сомневаясь, может ли он выдать такой секрет чужим людям. Потом ответил:

— Ну… папа покупает телевизор.

— Угу, — пробурчал Толстяк, кивнув головой. — Тысчонка-другая должна быть, не меньше. Верно, сынок?

Тут Горошек решил разыграть подозрительность.

— Извините, я не знаю, — сказал он уклончиво.

Краем глаза он заметил, как жулики подтолкнули друг друга локтями. И тут же взглянул на часы. До прихода поезда оставалось всего пятнадцать минут.

— Когда же приедет ма-моч-ка-а! — капризно протянул Красный Беретик. По тону чувствовалось, что терпение его на исходе.

— Тише, тише, деточка, — откликнулся Толстяк. — Ты, главное тише!

Но Красный Беретик, видимо, твердо решил взбунтоваться. Он набрал в легкие воздуха и ни с того ни с сего заревел, как паровоз:

— А я не хочу-у-у-у-у! Не хочу-у-у! Где мамочка-а-а-а! А-а-аа!

Жуликов прямо-таки перекосило. Буфетчица вскочила из-за стола. На минуту все застыли на месте. А мальчик, кстати с совершенно сухими глазами, ревел все громче:

— Не-е-е хочу-у-у-у!

Первым опомнился Толстяк, кинулся к буфету за шоколадкой. Худой, по-видимому желая успокоить малыша, начал строить ему рожи. Однако Яцек при виде его гримас завопил еще громче. Тут Толстяк подбежал с шоколадкой, но шоколадка тоже не помогла.

Горошек ясно видел, что жулики начинают нервничать. Худой боязливо озирался и все косился на дверь. Толстяк, наоборот, разозлился. Щеки у него покраснели, а голос зазвучал угрожающе:

— Яцек, молчать!

Яцек посмотрел на «дядю» и замолчал. Глазки его стали большими и круглыми и начали наполняться слезами.

Горошек делал вид, что ничего не замечает. Но внутри у него все напряглось, как струна.

До прихода поезда оставалось только десять минут. Десять минут могут порой тянуться, как жевательная резинка. Ну, скажем, если тебя могут вызвать к доске как раз по тому предмету, о котором ты накануне, готовя уроки, совершенно позабыл… А сейчас часы летели, словно у них были стрелки с реактивной тягой.

И вот Толстяк внезапно наклонился к мальчику.

— Вставай, — сказал он. — Идем к мамочке. Только не ори!

Он сказал это таким тоном, что Горошек стиснул кулаки. Что он задумал? В голове у Горошка мелькнули всевозможные страшные истории о киднаперах — похитителях детей, которые иногда убивают своих жертв, чтобы замести следы.

А до прихода поезда оставалось только шесть минут. Хоть бы кто-нибудь зашел в буфет!… А главное — где Ика? Куда она пропала? Ведь через минуту эти двое вместе с мальчиком могут сесть в поезд, и поминай как звали!…

Минутная стрелка снова сделала скачок. Издали послышался пронзительный гудок паровоза.

Толстяк фальшиво улыбнулся.

— Слышишь, Яцек, — сказал он, — вот и мамочка едет. Пошли.

Горошек с отчаянием подумал, что, наверно, Яцек встречался только с очень добрыми людьми, так безгранично он всем доверяет. Вот и теперь, хоть глаза у него еще были полны слез, он сразу рассмеялся, соскочил со стула, захлопал в ладоши.

— Пошли, пошли!

Скрывать нечего — Горошек просто не знал, что делать, как поступить? Кричать? Драться? Защищать Красный Беретик пугачом, кулаками? Поможет ли?… Не больше чем на минуту… И все-таки он приподнялся.

Тут-то и выяснилось, насколько умная была выдумка про деньги. Толстяк, правда, взял уже Яцека за руку, но еще не трогался к выходу. Он обратился к Горошку.

— А вы, молодой человек, — спросил он своим сладким голосом, разве не идете? Пожалуйте, пожалуйте…

Горошек насупился.

— Поезд еще не пришел, а на дворе дождик, ветер…

Худой схватил приятеля за руку:

— Евстахий… оставь. Пошли, я тебя прошу. Но Евстахий не обращал на него никакого внимания. Он протянул руку Горошку.

— Это не беда, — сказал он деланно дружеским тоном. — Не сахарные, не растаем. Не надо ломать компанию. Давайте руку, молодой человек, чтобы нам не потеряться. Только поживей — поезд уже подходит…

Действительно, стрелка часов была уже на расстоянии одной минуты от роковой черты. Красный Беретик так и подпрыгивал на месте, радуясь приезду мамочки, а за окнами уже звучал, все приближаясь, стук колес и пыхтение подходившего паровоза.

Горошек внезапно почувствовал, что от ярости у него зашевелились волосы на голове.

— Не пойду! — крикнул он.

Он подскочил к Яцеку, притянул его к себе, прикрыл плащом и выхватил из кармана свой пугач.

— Он тоже никуда не пойдет! — крикнул Горошек еще громче.

— А вы… Руки вверх!

— Исусе! — прохрипел Худой.

— Исус Мария! — взвизгнула буфетчица.

— Ты что?… — грозно рявкнул Толстяк, делая шаг в сторону Горошка.

У того вдруг страшно пересохло в горле. Но он крикнул:

— Ни с места!

И тут — именно в эту секунду! — с грохотом распахнулась дверь, и девчоночий голос радостно пискнул:

— Дядечка! Это я! А потом…

ОДНАКО, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВЫЯСНИТСЯ, что означал этот возглас и что вообще произошло потом, следует в нескольких словах рассказать, что же все это время делали Капитан и Ика. И главное, как выполняли и как выполнили они свою часть плана.

Когда Горошек выскочил из машины с погашенными для предосторожности огнями, остановившейся возле станционного здания, Ика глубоко вздохнула.

Да, нечего скрывать — вздохнула.

Иногда человеку очень хочется быть самостоятельным, как у нас говорят — хочется быть Зосей-Самосей. Все-превсе делать самой. И Ика, как утверждал Горошек, особенно любила этот «зосизмсамосизм».

Но сейчас — надо честно признаться — ей ах как хотелось бы, чтобы с нею рядом был Горошек, а не только ее собственные тревожные мысли…

Правда, пока с ней еще был друг и защитник — Капитан. Но ведь с минуты на минуту ей придется одной, совершенно одной выполнять самую важную часть плана!

А это не так-то просто. Да, не штука быть храбрым, когда ты храбрый. Трудно быть храбрым именно тогда, когда возле сердца начинает что-то дрожать, а по спине бегают холодные мурашки. Именно это ощущала Ика в ту минуту, когда Горошек исчез за дверью, а Капитан медленно и осторожно двинулся дальше.

Оба молчали. Капитан проехал одну, потом другую темную улочку и остановился.

— Смотри Ика, — негромко пробасил он. — Видишь — вон в той палатке?

На противоположной стороне небольшой площади светились окна и дверь пивнушки. Несколько человек толпились у стойки, мелькнул плащ и форменная фуражка милиционера.

— Вижу, — шепнула Ика.

— Идешь? — спросил Капитан.

Ика сильно втянула воздух.

— Конечно, — сказала она. — А… а где же вы будете меня ждать?

— Ты не беспокойся, буду там, где надо, — пообещал Капитан. Ты только смотри, чтобы мне не приходилось слишком часто, попадаться на глаза взрослым. А пока подожду здесь…

— Тогда я пошла, — решительно сказала Ика.

Она вышла из автомобиля, плотнее запахнула плащ — ветер сразу начал рвать его за полы.

У двери на минуту остановилась. Да, милиционер был там. Теперь все дело в том, будет ли он ее слушать. Еще раз набрала воздуху и рванула дверь.

Звонок над дверью забренчал, и все находившиеся в палатке мужчины обернулись. Оглянулся и милиционер — молодой и очень высокий, весьма суровый с виду. Увидев Ику, он поднял брови.

— Что ты тут делаешь, малышка? — спросил он. — Так поздно и одна?

Ика от неожиданности попятилась. Мужчины, толпившиеся возле стойки, за которой стояла хорошенькая продавщица, засмеялись, а милиционер сделал шаг вперед.

— Что ты тут делаешь? — повторил он.

Ика покраснела от стыда и злости. Она терпеть не могла, когда над ней смеялись, а в особенности когда с ней обращались, как с дошкольницей.

— Я как раз вас ищу! — сказала она резко.

— Ого-го-го! — удивились все присутствующие.

Милиционер нахмурился:

— Зачем?

— Затем, — выпалила Ика, — что на станции находится сейчас известный мошенник и похититель детей, а вы, вместо того чтобы его ловить, пьете здесь пиво!

Тут все присутствующие снова покатились со смеху. Только на этот раз покраснел милиционер, а не Ика.

— Какой еще мошенник? Как он выглядит? Тише, граждане! крикнул он.

Стало тихо. А Ика похолодела. Ведь она ничего не знает о том, как выглядит этот мошенник, вдобавок даже его фамилия вылетела у нее в этот момент из головы. Что же делать? Как убедить этих людей, что она говорит правду?

— Он… он… из гончего листа… — запинаясь, начала она.

Милиционер не слушал ее. Он сердился. Он недавно служил в Трушеве, но трушевские ребята не раз доставляли ему неприятности. Видимо, он решил, что и эта девчонка позволяет себе над ним издеваться.

— Товарищ сержант, — подлила масла в огонь хорошенькая продавщица, — гражданочка вам хочет помочь, а вы с ней так нелюбезны!

Милиционер покраснел как кумач:

— Какой там гончий лист! Какой мошенник? Что это за шутки?

— Настоящий мошенник! — крикнула с отчаянием Ика. — Зовут его… зовут его… Евстахий!

И тут все присутствующие, включая продавщицу, расхохотались во все горло.

А милиционер схватил Ику за руку.

— Ах, Евстахий? — повторил он. — Как раз Евстахий, да? — Он подтолкнул Ику к двери. — Будешь знать, как издеваться над моим именем! — крикнул он и выставил девочку за дверь.

— О-хо-хо-хо! — покатывались в пивной. — Евстахий Евстахия поймал!

Дверь хлопнула, Ика оказалась снаружи, под ветром и дождем.

Она чуть не плакала от досады. Вот незадача! Надо же, чтобы милиционера звали так же, как преступника! Что же теперь делать?

Может быть, Ике и не удалось бы удержаться от слез, но, к счастью, когда она подбегала к Капитану, вдалеке, в бледном свете фонаря, вдруг снова мелькнул силуэт милиционера.

— Евстахий, — всхлипнула Ика еще раз и… и вдруг вспомнила фамилию: — Кужевик. Ку-же-вик! — В ту же секунду у нее родилась новая идея. Она наклонилась к окну Капитана. — Капитан, торопливо заговорила она, — пожалуйста, подъезжайте к станции, ладно? Я сейчас там буду!

— Есть, — отвечал Капитан и послушно завел мотор.

А Ика бегом помчалась вдогонку за милиционером, чья фигура уже исчезала в глубине улицы.

Сейчас ей совершенно не хотелось плакать. Ни капельки! Но несмотря на это, подбежав к милиционеру, она еще издали начала громко реветь:

— Дяденька милиционер! Гражданин милиционер!

Плотный, круглолицый, уже не молодой милиционер немедленно обернулся и подбежал к Ике.

— Что такое? Что случилось, гражданочка? — спросил он, ласково обняв Ику за плечи.

Он был такой симпатичный, что на секунду Ика заколебалась: а не сказать ли ему попросту все, как есть, без всяких уверток?

Нет, нет! А вдруг и он ей не поверит? Что тогда будет? Ведь время идет, неизвестно, как там справляется Горошек. Нет, сейчас она уже не может рисковать!

И она захныкала:

— Я потерялась, дяденька милиционер. Мне надо было… надо было тут встретить своего дядю на станции… и… и не нашла я ни станции, ни дяди, ни… ничего.

Милиционер добродушно рассмеялся.

— Эх, гражданочка, — сказал он добрым, слегка простуженным голосом. — Плакать не годится! Зачем же плакать? Сейчас найдем и станцию и дядю.

Тут только Ика понемногу начала успокаиваться, но не слишком быстро, чтобы не выдать себя.

— Ой, скорей бы, скорей бы найти дядю, — тараторила она. — Он такой хороший! Он меня ждет не дождется!

— Пошли, пошли, — сказал милиционер и, взяв Ику за руку, направился с ней в сторону станции.

А когда издали ей дружески мигнул задний фонарь Капитана, Ика сочла возможным даже улыбнуться. И затрещала, как пишущая машинка:

— А вы, товарищ милиционер, не знаете моего дядю? Он такой веселый! Зовут его Евстахий Кужевик! Не знаете?

— Как его зовут? — строго спросил милиционер, приостановившись.

— Ведь я же вам сказала, — вежливо отвечала Ика. — Евстахий Кужевик. Кужевик Евстахий.

Милиционер крепче сжал ее руку и зашагал так быстро, что Ике пришлось почти бежать. Несмотря на это она продолжала трещать:

— Он такой веселый. Он для смеху иногда усы себе приклеивает! Такие смешные! Они ему до того к лицу!

— Усы себе приклеивает? — переспросил милиционер.

— Да, да, — тараторила Ика. — У нас родные даже беспокоятся. Говорят, у кого усы, тот ночью храпит.

— Храпит?

— Да. Ну и пусть храпит. Ведь храпеть не вредно, — не останавливалась Ика. — Правда ведь, дяденька милиционер? Зато дяде усы так к лицу, что прямо не знаю!

— К лицу, говоришь? — буркнул милиционер.

В конце улички заблестели уже огни станции. Неизвестно, как продолжался бы этот странный разговор, но тут издалека послышался паровозный свисток. Ика побледнела от страха: вдруг они захотят уехать именно на этом поезде?

Видимо, та же мысль пришла в голову и милиционеру, потому что он вдруг побежал, увлекая Ику за собой.

А поезд приближался. Все громче слышался шум колес и пыхтение паровоза.

До станции оставалось уже только двадцать шагов… только десять… только два шага!

Милиционер толкнул дверь. Она с треском распахнулась.

Первым, кого они увидели, был Горошек. Горошек, загородивший собой маленького мальчика в красном беретике и пальто, в серых ботинках и брюках, Горошек, бледный и решительный, Горошек, нацеливший пугач на здоровенного мужчину, замахнувшегося для удара.

И тут Ика завопила:

— Дядечка! Это я!

А потом… А потом события начали разворачиваться молниеносно. Толстяк изумленно обернулся к Ике, а она прыгнула на него. Прыгнула, как леопард, как рысь, как дикая кошка. И, ухватившись за его черные усы, одним движением сорвала их и тут же отскочила.

Мужчина яростно заревел. Усы плавно опустились на пол. Пугач Горошка оглушительно выстрелил. Женщина за буфетной стойкой пронзительно взвизгнула.

А громче всего прозвучал возглас милиционера, выхватившего из кобуры настоящий пистолет:

— Руки вверх!

Оба преступника ринулись к выходу. Буфетчица исчезла за своей стойкой. И в тесном помещении раздался такой треск, словно небо рухнуло на землю.

Произошло вот что: кинувшись за беглецами, милиционер споткнулся, и пистолет его выстрелил сам собой. Отлетевшая рикошетом пуля, как оса, прожужжала над головами преступников. Звук выстрела подействовал на Худого, как удар дубинкой. Он свалился на пол, прямо под ноги Толстяку. Оба покатились к дверям. А там уже появилось несколько пассажиров.

— Руки вверх! — кричал милиционер. — Ни с места!

Мошенники поднялись с полу, поднимая руки как можно выше. Горошек шепнул Ике:

— Мы свое дело сделали. Где Капитан?

— У входа, — так же тихо прозвучал ответ. Горошек наклонился к Красному Беретику:

— Пошли к мамочке?

Малыш заколебался.

— А еще стрелять тут не будут? — спросил он.

— Нет.

— Ну тогда пошли, — сказал Красный Беретик. — Скорей, скорей!

Все трое вышли.

И когда милиционер, надев наручники на обоих приятелей Худого и Толстого, оглянулся в поисках ребят, он никого не увидел. Милиционер поморгал, словно не веря своим глазам.

— Кужевик, — строго спросил он Толстяка, — где ваша племянница?

Толстяк захлопал глазами.

— Какая еще там племянница?

— Да ведь они были с племянником, — пропищала буфетчица, — с таким хорошеньким маленьким мальчиком. Толстяк побагровел. Казалось, у него вот-вот брызнет кровь из носа. Несколько минут он беззвучно шевелил губами, потом свободной рукой расстегнул воротник и только тогда сумел выговорить:

— Жульничество все это! Нет у меня никаких племянников! Где вы только этого чертенка взяли, который усы с меня сорвал! Милиционер сердито усмехнулся.

— Ладно, потише, гражданин. В суде все выяснится. Поехали… В отделении давно по вас соскучились. А чертей на свете не бывает, назидательно добавил он.

Когда они выходили на улицу, где-то далеко на шоссе мелькнул красный задний фонарь какой-то машины.

Мелькнул и скрылся за поворотом…

КРАСНЫЙ БЕРЕТИК, по-видимому, не привык удивляться чему бы то ни было. Он, не колеблясь, выбежал вместе с ребятами из станционного домика и также без колебания уселся между Горошком и Икой на переднем сиденье Капитана.

— Я очень люблю кататься на машине, — сказал он весело, когда Капитан рванулся с места. — Очень, очень!

— Вот и отлично, — со смехом откликнулся Капитан. — Значит, поехали на Мейскую?

— Да, да, да! — закричал мальчик. — Я там живу. Ой-ой-ой! вдруг заволновался он. — Ведь мамочка должна была приехать сюда поездом!

К этому времени Горошек и Ика успели отдышаться и обрели дар речи.

— Поездом! — закричала Ика. — Ах, поездом?

— Мамочка? — фыркнул Горошек.

И затараторили наперебой:

— Какая там мамочка!

— Каким поездом!

— Да ведь это были жулики и мошенники!

— Они тебя обманули!

— Они тебя украли!

— Как ты мог пойти с чужими людьми!

— Ведь это могло плохо кончится!

Красный Беретик переводил глаза с Ики на Горошка, с Горошка на Ику. А когда они на минуту замолчали, чтобы набрать воздуха, сказал очень кротким голосом:

— Извините, вы всегда говорите вместе?

Горошек и Ика от изумления закрыли рты. После паузы Горошек ласково сказал:

— Погоди, Ика. Ведь он еще маленький. С ним надо спокойно. Понятно?

— Уф, — вздохнула Ика, — сейчас успокоюсь. Вот — готово!

— Прекрасно, — сказал Горошек. — Позволь, я ему все объясню. И обратился к Красному Беретику: — Тебя зовут Яцек Килар?

— Да, — убежденно ответил мальчик. — Яцек Килар.

— Ты сегодня потерялся на вокзале?

— Да. Но меня сразу нашел тот чужой дяденька, — улыбнулся Яцек.

— Так вот, запомни, что это был никакой не дяденька, а мошенник и жулик, который хотел тебя забрать, украсть, а может быть, даже убить. И еще запомни, что в будущем надо быть осторожнее и больше не теряться.

— А теперь я уже нашелся? — спросил Яцек.

— Как бы не так! — проворчал Горошек. — Ты не нашелся, а мы тебя нашли. А дело могло плохо кончиться. Ты маленький мальчик и должен быть осторожен с чужими людьми. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Яцек. — А вы не чужие?

Кажется, Капитан тихонько рассмеялся. Тут Ика предостерегающе сказала:

— Горошек, с ним надо спокойно. Ведь он еще маленький.

— Хорошо, — после паузы сказал Горошек. — Мы не чужие. Меня зовут Горошек, а ее Ика, и мы везем тебя домой.

— Большое спасибо, — тихонечко сказал Яцек.

За окнами автомобиля уже мелькали городские огни. Капитан торопился. Он почти летел, на полном газу брал повороты, легко обгонял не только медленно ползущие трамваи, но и большие блестящие лимузины.

Ика обняла мальчика.

— Мы очень рады, что ты возвращаешься к своей мамочке, сказала она ласково. — Но заруби себе на носу: нельзя всем доверять.

— А почему? — спросил малыш. — Почему? Ведь я всех так люблю.

Горошек вздохнул:

— Всех любить нельзя.

— А почему?

— Потому что не все добрые, — разъяснил Горошек.

Яцек кивнул головой. Капитан уже поворачивал на Мейскую улицу. Он сбавил газ и начал тормозить, когда Яцек взял Ику и Горошка за руки.

— А вы не можете, — несмело заговорил он, — не можете сделать так, чтобы все были добрые?

В машине стало тихо. Горошек и Ика растерянно переглянулись. Их выручил Капитан. Он остановился и сказал:

— Улица Мейская, дом один. Прошу выходить — уже поздно.

Горошек и Ика вышли вместе с Яцеком, вошли в подъезд, поднялись на второй этаж.

— Здесь, — сказал мальчик. — А вы когда-нибудь еще ко мне придете?

— Придем, придем, — дружно пообещали Горошек и Ика.

Потом поцеловали его, быстро сбежали вниз… И на минуту остановились в подъезде.

Они услышали, как Яцек два раза постучал в дверь. Дверь тут же открылась, и раздались два радостных возгласа:

— Сыночек!

— Мамочка!

Тогда Горошек с Икой, подтолкнув друг друга локтями, улыбнулись и выбежали на улицу.

Когда Капитан тронулся с места, Ика сказала, запинаясь от волнения:

— Огромное вам спасибо, Капитан. Без вас мы бы ничего не могли сделать.

— Это верно, — поддержал ее Горошек. — Мы вам очень, очень благодарны, Капитан!

Капитан негромко рассмеялся.

— Дорогие мои, — сказал он. — Мы же с вами друзья. Вместе мы можем сделать многое. Надеюсь, что вы будете меня навещать почаще.

— Да мы… — начал Горошек.

— Завтра же к вам придем! — крикнула Ика.

— Ясно! — крикнул Горошек. — Если только можно.

— Нужно — сказал Капитан. Он, пригасив фары, въехал в ворота и остановился у самого их подъезда. — Значит, до завтра.

— До завтра, до завтра…

— Спокойной ночи, спокойной ночи!…

На третий этаж взлетели одним духом. Сняли плащи, зажгли лампу и уселись перед радиоприемником.

За окном шумел дождь и ветер, а в комнате было тихо, тепло, немного сонно. Волшебный зеленый глазок радиоприемника снова замигал, словно в такт веселой мелодии, которая развернулась в эфире, как пышный, цветистый хвост неведомой птицы.

Горошек и Ика молчали. Все случившееся напоминало то ли сон, то ли чудесный кинофильм, в котором они сами участвовали…

Оба были очень счастливы и очень измучены. Не хотелось даже разговаривать.

И вдруг резко прозвучал телефонный звонок.

Ика подняла трубку:

— Я слушаю.

В трубке кто-то долго откашливался, потом, словно бы даже чихнув, проворчал: «Ох, сырость, сырость!» — и только тогда прозвучал знакомый простуженный голос — прозвучал на этот раз очень ласково:

— Говорит аппарат из третьей кабины на Главном Вокзале. Коллеги уполномочили меня принести вам наши поздравления. Я лично тоже желаю вам всего лучшего.

— Большое спасибо, — ответила Ика. Она даже вежливо присела.

И в ту же самую минуту заговорил радиоприемник:

— И я вас поздравляю от всей души.

— Большое спасибо, — поклонился Горошек.

Потом они снова слушали музыку, смотрели друг на друга и улыбались.

… Так окончился этот день — день первого чудесного приключения.

В заключение — перед самым возвращением родителей Ики Горошек сказал:

— А это все-таки надо продумать.

— Что там еще продумать? — сонно спросила Ика.

— Как устроить, чтобы все люди были добрыми.

ДОЖДЬ ПЕРЕСТАЛ И К УТРУ ПРЕВРАТИЛСЯ В ТУМАН. Утром туман стал такой густой, что пришлось зажечь в квартире свет. А на улице ничего нельзя было разглядеть в десяти шагах.

Понятно, родители сразу же стали ворчать: ну и климат, что за климат, в этом климате… и так далее, и тому подобное.

Горошку пришлось выслушать это сначала дома у себя, а потом у Ики — Икин отец как раз раскладывал пасьянс, напевая:

Пел он это на мотив известной песенки: «Выпил Куба у Якуба», а Ика решала задачи. Когда она кончила, Горошек толкнул ее в бок:

— Как тебе нравится этот климат, а?

Ика покачала головой.

— Других забот у тебя нет?

Но Горошек спокойно продолжал:

— При таком климате, как сегодня, можно даже днем пойти к Капитану: ни одна живая душа этого не заметит. Понятно?

— Папочка! — сказала Ика. — Можно нам с Горошком выскочить на минутку погулять во дворе?

Пасьянс у отца выходил, так что он снова запел на тот же самый мотив:

А потом сказал очень испуганным голосом:

— И умоляю вас: лучше не скачите с третьего этажа. Сойдите, как обычно, по лестнице.

— Шуточки! — буркнула Ика.

Вышли молча. Ведь днем, хотя бы даже таким туманным и темным днем, как нынешний, не очень удавалось поверить во все случившееся, а особенно в то, что Капитан исполнит свое обещание. Ждет ли он их, помнит ли, захочет ли вспомнить?

Дверца была слегка приоткрыта. Но как-то жалко, прозаично, видно было, что просто замок испорчен. По стеклам стекала вода… Перекошенный кузов, лопнувшая рессора… Грустная картина.

Да, это, конечно, был не он, не вчерашний Капитан, их смелый друг и товарищ…

Ребята молча переглянулись. А потом, чтобы лучше все вспомнить, открыли скрипучую дверцу и сели перед погнутой завязанной проволокой баранкой.

Не хотелось разговаривать. Даже шепотом. Даже думать не очень хотелось. За стеклами клубился туман, и, может быть, немного затуманились и ребячьи глаза…

Было очень-очень тихо.

И вот в этой тишине возник чей-то голос. Сперва незаметный, почти неслышный, далекий-далекий. Потом — все яснее и ближе. Знакомый голос. Он что-то напевал. И звучал, приближаясь, все теплее, все веселей!

А напевал он так, как умеет напевать только быстрый, мощный автомобиль в дальнем пути. Аккомпанировали песне шорох шин по асфальту, рев сирены, шум ветра…

Да! Это был Капитан!

Он пел и, напевая, возвращался к ним.

В песенке говорилось о приморских шоссе и горных перевалах, о пустынных дорогах и пальмах, как страусы убегающих вдаль, о запахе бензина и сиянии фар, прорезающих ночь. И наконец совсем рядом прозвучали три последних слова:

— Привет, привет, привет!

После этих слов наступила долгая тишина. Наконец Ика спросила шепотом:

— Это вы, Капитан?

— Это я, — сказал Капитан.

Горошек все еще молчал. Капитан был в прекрасном настроении.

— Я тут немножко попутешествовал, — сказал он. — Навестил старые, знакомые места. Некий снежный альпийский перевал, зеленый залив Бизерты и кусочек пустынной дороги около оазиса Каттара. Приятно это. Очень приятно.

Горошек пришел в себя.

— Извините, пожалуйста, — сказал он. — Мы ведь тут все время были. Вместе с вами. И… Капитан рассмеялся.

— Наверно, — вежливо вставила Ика, — наверно, душа товарища Капитана…

— Ха-ха-ха! — трясся и скрипел от смеха Капитан. — Суеверия! Предрассудки и фигли-мигли! Вы думаете, я спиритизмом занимаюсь? Ха-ха-ха!

— А что же? — спросил Горошек.

— А что же? — повторила Ика, и Капитан вдруг стал очень серьезным, даже погрустнел.

— Ах, мои дорогие! — вздохнул он. — В мои годы путешествовать можно уже только в воспоминаниях…

— А-а-а… — сказали Ика с Горошком.

А потом наперебой:

— А где вы бывали?

— Когда?

— В каких странах?

— В какой пустыне?

— А что это за Бизерта?

И, наконец, как было у них заведено, оба, как по команде, проскандировали:

— Рас-ска-жи-те нам о-бо всем!

— Хо-хо-хо! — снова засмеялся Капитан. — Кто вас так выдрессировал?

— Жизнь! — отпарировала Ика.

Горошек тоже не смутился:

— Расскажите нам обо всем.

— О чем?

— Обо всем.

— Дети, — взмолился Капитан, — помилосердствуйте!

Ика покраснела.

— Помилосердствовать — пожалуйста. Но только, пожалуйста, никаких «детей». Дети в детском саду. Называйте нас лучше по имени.

— Извините, — сказал Капитан. — Больше не буду, мои дорогие. А с чего же… с чего же начать?

— Я обычно начинаю с начала, — дал справку Горошек.

— Ладно, так и быть, начнем с начала.

В НАЧАЛЕ БЫЛА ЛЕНТА, — начал Капитан. — Я рос на ней, долго ли, коротко ли — не знаю. Была это, как вы сами понимаете, лента конвейера, на котором меня монтировали, то есть собирали, и наконец собрали.

Подробно об этом рассказывать не стану, потому что сам знаю только понаслышке. Понимаете ли, мы, автомобили, начинаем что-то соображать и понимать только тогда, когда впервые как следует глотнем бензина. А это бывает потом, когда уже сойдешь с конвейера…

Было это как раз в Германии накануне последней войны. Понятно, нельзя сказать, чтобы это было удачное время для рождения приличной машины. Но ведь никто себе ни места, ни дня рождения сам не выбирает. Гм-гм… Очень давно это было. Ваши родители, наверно, еще тогда школы не кончили, а вы? Вы тогда еще никому и не снились.

Но все-таки вы, наверно, слыхали, что именно тогда, когда я впервые почувствовал вкус бензина и жизни, в Германии был большой урожай на негодяев.

Мне, однако, посчастливилось. Первый человек, который мне встретился, тот, кто впервые накормил меня и оживил, был как раз порядочным человеком. Звали его Эмиль. И на моем родном заводе он был обкатчиком новых машин.

Как сейчас помню нашу первую встречу. Едва он притронулся к моей баранке, я сразу почувствовал, что он знает меня до последнего шарика в подшипниках. Что видит меня, как у нас говорится, насквозь — от покрышек до крыши. Я сразу подумал: «Этот парень сумеет сделать из меня машину!»

Дело в том, что я очень волновался. Трусил. Да, да, трусил. Боялся опозориться. Я ведь был еще такой неопытный, робкий, необкатанный. И, стыдно признаваться, в первую же минуту — и только со страху! — я поперхнулся бензином, и мотор у меня заглох.

Но Эмиль спокойно сказал:

«Смелее, Капитан! Не нервничай!»

И так деликатно нажал педаль, словно ботинок у него был из лебяжьего пуха. Я сразу приободрился. Мотор завелся, и мы поехали.

Вы себе представить не можете, какое наслаждение становиться самим собой, узнавать, на что ты способен! Первые часы жизни, которые я провел с Эмилем, были суровой школой. Я чувствовал в нем друга. Но этот друг хотел, чтобы мы с ним оба узнали все мои возможности, так сказать, до последней гайки! Гора не гора, река не река, лес не лес… Мы гоняли повсюду, словно он хотел убедить меня, что я могу все, даже летать!

А я мог многое. Ну, конечно, летать я не мог.

К концу дня мы оба были ужасно измучены и ужасно довольны собой и друг другом. Возвращались мы по шоссе среди лугов и пронизанных солнцем лесов. Да, в этот день я узнал, что такое счастье. Эмиль, сказал мне немало ласковых, очень ласковых слов. Спел мне даже песенку.

Но когда мы вернулись на фабричный двор, нас ожидали несколько человек. Двое были в мундирах с изображением мертвой головы. Руки Эмиля, державшего баранку, дрогнули. Я понял, что он хочет повернуть обратно. Я был готов. Но ворота за нами уже заперли. А ведь летать я не умел…

Эмиля увели. И я его никогда больше не видел.

Но… но я запомнил эти лица и эти мундиры. И подумал, что хоть гора с горой не сходится, но я с этими молодчиками, быть может, все же увижусь. И отплачу.

Скажу сразу — мне повезло. Удалось эмигрировать. Меня продали во Францию почтенному старому доктору, с которым мы разъезжали в Пиренеях по маленьким селениям и городкам. Доктор был человек одинокий, и единственным существом, с которым он охотно беседовал, был я.

Я полюбил старого доктора, он — меня. Я старался его не подводить и, кажется, ни разу не подвел.

Но, дорогие мои, уже шла война. Такая война, от которой нельзя было спрятаться даже на краю света. И пришлось мне снова увидеть людей в серо-зеленых мундирах, с мертвыми головами на фуражках.

Доктора моего они не тронули — он успел скрыться. Но зато они забрали с собой меня. Понимаете? Меня.

С первой же минуты я решил, что это не пойдет. Не удастся им сделать меня своим сообщником! Сразу на первом же километре — я расплавил себе подшипники.

Так это началось. Началась моя собственная война. Показал я им, что могут сделать вещи, «неживые предметы»!

Они ездили на мне по городам и дорогам. Но удовольствия им это не доставляло. Я портился на каждом шагу. То проводка, то сцепление, то коробка скоростей. Вы знаете, что такое саботаж? Слышали? Ну, вот этим и занимался. Саботировал.

Хотели они, например, приехать тайком, застать кого-то врасплох ночью. А я стрелял глушителем, как пушка, или включал сирену, завывая не хуже пожарной машины.

Пробовали кого-нибудь догнать? На первом же повороте — пшик! спускало колесо, и пшик из их погони!

А когда кто-нибудь из них решал поехать в субботу погулять за город, я портился так, что целый день приходилось ему лежать под моим шасси, а я поливал его маслом и грязью.

Знаете, как они меня прозвали? «Проклятый Дьявол». Правда, хорошо? Ни в чертей, ни в ангелов я не верю, но прозвищем этим горжусь. Люблю вспоминать, как и когда я его получил.

Было это под Марселем. Марсель — чудесный белый город над синим морем. Ах, как любил я там постоять ночью на волнах и поразмышлять, например, о том, есть ли на других планетах автомобили…

Впрочем, я отвлекся. В тот день, о котором я хочу рассказать, я участвовал в погоне. В погоне за руководителем французских партизан. «Мертвоголовые» дорого дали бы за то, чтобы его поймать. Недаром за рулем сидел самый важный из моих хозяев. Это меня порадовало — ведь у меня были свои планы…

Сначала я был очень послушен. Разогнался, как только мог. Партизан ехал на разбитом старом «Рено», на таком же инвалиде, каким я стал сейчас… Неудивительно, стало быть, что уже спустя несколько километров я стал наступать ему на шины.

Я выжидал удобной минуты. Я знал, что стрелять «они» не будут: «они» говорили, что хотят взять его живым. Мы мчались по приморскому шоссе: сто метров уклона, вираж, двести метров подъема, снова крутой поворот, опять уклон, поворот, уклон…

До «Рено» оставалось несколько метров, и «мертвоголовые» уже хохотали от злобной радости. И тут я им устроил пряный сюрприз. Внезапно, без предупреждения, на крутом уклоне, на скорости больше ста, у меня вдруг сделалась… судорога тормозов. Меня так занесло, что я сам с трудом удержал равновесие. Шины стерлись об асфальт почти до камер. Но то, что я задумал, удалось! Удалось. «Рено» с партизаном преспокойно укатил. А мои пассажиры превратились в кашу. Водитель расшиб голову, его сосед разбил носом стекло, а тех, что сидели сзади, так тряхнуло, что один из них сломал себе руку об голову другого!

«Рено» умчался, я, не считая разбитого стекла, был целехонек, а моих «хозяев» увезли в санитарной машине. Вот тогда-то они и прозвали меня Проклятым Дьяволом!

Но по-настоящему час расплаты с фашистами для меня пришел только тогда, когда нашу часть перебросили в Африку.

Там я впервые увидел настоящее сражение. Там я до конца понял, что такое война. И говорю вам — запомните это, ребята: ни под солнцем, ни под звездами нет ничего страшнее войны.

Те, с мертвыми головами, понятно, сами в бой не рвались. Держались подальше от линии огня. Меня это, по правде сказать, огорчало, это мешало мне исполнить мой замысел. На некоторое время я притих — стал ходить нормально, без сюрпризов, вел себя как приличная, исправная машина.

Но вот наконец наступила ночь, когда земля содрогнулась и запылала, и мои «хозяева» кинулись спасаться бегством…

На шоссе творилось что-то ужасное: грузовики, танки, санитарные машины, штабные автомобили, вездеходы — все перемешалось, как на складе железного лома. Ежеминутные авиационные налеты, непрерывный артиллерийский обстрел. Крики людей, рев моторов. Ад, сущий ад!

Я знал, что в любой момент могу взлететь на воздух вместе с ними. Это мне не улыбалось. Конечно, ради хорошего дела можно и погибнуть. Но гораздо лучше жить и победить!

И вот в конце мне удалось вырваться из толчеи на боковую, не слишком забитую дорогу. Тут я рванулся с места, как гоночная машина высшего класса. Дорогу я знал. Помнил ее, пожалуй, получше, чем они. У большого холма была развилка. Налево шла дорога отступления, — вернее, бегства, а направо — шоссе, которое поворачивало как раз к тем, от кого удирали мои хозяева. В грохоте ночной битвы нелегко было, правда, разобраться, где право, где лево, но я чувствовал, где под моими шинами дрожит земля, и отлично знал, откуда приближается к ним возмездие.

На вершину холма я взлетел как птица и, не дав водителю опомниться, сам — чуть ли не на двух колесах! — сделал правый поворот. Фары я на этот момент включил, чтобы в первую минуту могло показаться, что мы еще не проехали развилки.

А когда наконец «мертвоголовые» сообразили, что едут не туда было уже поздно. По неровной, разбитой дороге я мчался вниз, навстречу наступающей армии, которая гнала фашистов.

В эти минуты я снова стал Проклятым Дьяволом, и ничто не могло меня остановить! Для четверых негодяев с мертвыми головами на фуражках я был в этот миг тюрьмой на колесах. Дверцы они могли бы открыть только гранатами. Затормозить? На этот раз я вел себя так, как будто у меня никогда в жизни не было тормозов. Ни ножных, ни ручных, ни моральных… Вообще никаких!

И так я привез их в самый центр наступающей колонны танков.

Тут я затормозил и сам вежливо открыл дверцы. Сделал я это, удостоверившись, что нас уже окружили наступавшие солдаты!

Ох, мои дорогие! Это была одна из прекраснейших минут в моей жизни! Ведь я помог взять в плен четырех негодяев, помог прекратить их черные дела! И сам я смог наконец начать драться за правое дело!

С этого дня я делал все, что было в моих силах. В ремонтные мастерские заглядывал редко. Служил верой и правдой.

Капитан замолчал. Надолго. На дворе было тихо. Лишь издалека долетал шум города — словно дальний-дальний отзвук движения военных колонн, несущихся по пустыне…

Горошек и Ика тоже молчали.

Наконец Капитан снова заговорил.

— Да, — сказал он, — где я только ни побывал! Обо всем не расскажешь…

Сначала я работал в полевом госпитале и со своим новым водителем подружился почти так же, как с Эмилем.

Это был молоденький парнишка, веселый и смешливый, горячо влюбленный в свою невесту. Звали его Гамаль — он был египтянином.

У него был только один недостаток. Любил слишком быструю езду. Устраивал гонки даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости.

Ну, с этим я справлялся легко. Как только я чувствовал, что Гамаль затевает забаву, я сам регулировал скорость. Он мог нажимать газ до отказа сколько угодно — я шел не быстрее, чем полагалось по правилам и чем позволял здравый смысл.

Почему? А потому, что ни одна приличная машина, у которой есть хоть капля масла в коробке передач, не хочет, чтобы ей вмяли крыло или расквасили радиатор по той единственной причине, что у шофера не хватает шариков в голове.

В конце концов Гамаль образумился и прекратил свои выходки.

Но однажды… Однажды я сам устроил гонки. Да еще с самолетом!

Стояли мы тогда в оазисе Каттара, расположенном в двухстах километрах к юго-западу от Александрии.

Знаете ли вы, что такое оазис?

Оазис, ребята, это райский уголок, какие порой попадаются в жестокой и грозной пустыне. Посмотрите-ка!

И, едва Капитан произнес «посмотрите-ка», его переднее стекло, за которым лежала неподвижная темно-серая стена тумана, вдруг стало светлеть. Оно засветилось, как экран включенного телевизора.

— Что же это такое? — шепотом спросила Ика.

— Это моя память и ваше воображение, — сказал Капитан. — Это оазис Каттара.

— Ой, как красиво, — шепнул Горошек.

Да, действительно это было красиво. Под ясным, сияющим, солнечным небом — белые домики без окон со сводчатыми крышами… Высокие, стройные пальмы… Перед одним из домиков — араб в черном бурнусе, рядом — два верблюда… Вот из домика вышла девушка с кувшином на голове и легкой походкой направилась к колодцу.

А перед третьим, самым большим домиком стоял сам Капитан. Был он чистый и блестящий, скромный, но элегантный.

— Это я, — сказал Капитан. — А вот Гамаль.

Из домика вышел молодой мужчина с брезентовым мешком в руке, улыбнулся кому-то, сел за руль, и Капитан помчался.

Картины начали сменять друг друга, как на экране. Показалась пальмовая роща, лужок, поросший блеклой травой, на котором паслись верблюды. И вдруг за высоким песчаным холмом открылось серожелтое, как львиная шкура, море песка.

— Это Сахара, — сказал Капитан.

Чудесный это был вид!… Чудесный, но страшный.

Темная дорога вилась среди песчаных дюн, обнаженных и лоснившихся под солнцем. Даже небо, такое ясное, изменило свой цвет перед лицом неподвижности, безмолвия, пустоты… Оно само становилось серо-желтым, тяжелым, пустынным…

— Пустыня Сахара? — шепнул Горошек.

— Да, — подтвердил Капитан.

Образ пустыни понемногу стерся, потемнел и уплыл во мглу.

— Так вот, в тот день, — продолжал рассказывать Капитан, — мы с Гамалем должны были отвезти почту из оазиса в Александрию, а в Александрии получить вакцину и лекарства для эпидемиологической станции, находившейся в оазисе.

В обратный путь мы двинулись под вечер. И едва только мы вновь выехали и покатили среди песков, я начал тревожиться. Небо было еще совсем чистое, но с высоких дюн порой взвивались в воздух струйки песка.

Я всем кузовом почувствовал, что от волнения у меня размягчаются шины и пересыхает карбюратор. Я понял: на нас надвигается буря. Солнце меркло, дюны понемногу принимали цвет темной стали.

Гамаль вез лекарства. Ему было приказано ехать осторожно и медленно. Он не спешил. Что я мог поделать?

Когда же до оазиса оставалось километров пятьдесят, я заметил под самым солнцем на западе самолет. По его силуэту и по звуку мотора я распознал тип машины, которую в то время использовали чаще всего для медицинской службы. Вроде летающей «скорой помощи»…

Мы как раз въехали на самый тяжелый участок пути. Гамаль вел меня медленно, беспокоясь о сохранности вакцины. И вдруг в голосе мотора самолета я совершенно ясно услышал то, что вы называете призывом о помощи.

Ветер поднимал уже целые потоки песка, захлестывавшие нас, как волны. Солнце скрылось за стеной песчаного дождя.

Что мне было делать? Я понимал, что самолет вскоре вынужден будет совершить посадку. Через пять, самое большее через десять минут. Понимал и то, что при такой посадке авария неминуема. Значит, нам надо находиться как можно ближе к месту посадки, чтобы Гамаль мог помочь людям, предупредить, если сумеет, пожар в самолете.

А Гамаль все еще не замечал самолета!

Я колебался только мгновение. И помчался вдогонку за самолетом, что было сил в моторе. Как сказали бы люди: на свой страх и риск.

Шоссе было разбито танками. Я подпрыгивал и трясся как сумасшедший. Ящики с лекарствами подозрительно трещали. Разъяренный Гамаль нажал на тормоз — бесполезно! Несмотря на боль в амортизаторах, на безумную тряску, несмотря на то, что песок уже забирался мне под радиатор, я гнал за самолетом, который — это было уже очевидно — начал падать.

К счастью, тут и Гамаль заметил самолет. И понял меня. Перестал тормозить и выжал газ до предела. Гнал, одной рукой придерживая драгоценную вакцину, лежавшую рядом с ним на сиденье.

И вдруг я почувствовал острую боль. Лопнула рессора. Камень был причиной или выбоина? Не знаю и никогда не узнаю. Мы мчались дальше. Самолет уже падал на землю, сильно накренившись. Под ним была песчаная дюна.

На вершину этой дюны мы выскочили в ту самую минуту, когда самолет ударился о землю возле самой дороги с такой силой, что несколько раз подпрыгнул. Правое крыло его сломалось, как спичка. Из кабины повалил дым.

Отделявшую нас от места катастрофы сотню метров я пролетел за три секунды — и всеми четырьмя колесами зарылся в песчаную насыпь.

Гамаль немедленно выскочил из машины с огнетушителем в руках. В эту самую минуту в дверях кабины самолета показался какой-то человек. Он тащил за собой другого — тот, второй, видимо, был без сознания…

Гамаль направил струю пены внутрь кабины, столб дыма на минуту исчез. Вдвоем они перенесли раненого ко мне на заднее сиденье, и мы немедленно двинулись.

И вовремя! Мы отъехали не больше двухсот метров, как сквозь рев и свист ветра прогремел глухой удар, блеснуло пламя Это взорвался бензобак смертельно раненого самолета.

Да, самолет погиб. Но люди и я уцелели!

До оазиса оставалось каких-нибудь два десятка километров. Не хочется вспоминать о том, как я тащился туда. Тащился целый час, сквозь бурю и тьму, борясь с болью, с песком, с усталостью. Временами мне чудилось, что вместо смазки и масла во мне лишь песок, что вместо бензина меня напоили водой… Да, порой мне казалось, что это последние двадцать километров в моей жизни! Но, несмотря ни на что, я упорно полз вперед. Что ж, если бы я сдался, я бы не стоил даже того, чтобы меня назвали железным ломом!… Ведь на моем заднем сиденье стонал тяжело раненый человек. Он и еще двое ждали от меня спасения. Ну — и нечего скрывать! — сам я тоже очень хотел спастись.

Люди мне помогали. Я им — они мне. Не раз и не два, когда мне уже не хватало сил и шины беспомощно вязли в песке, они подпирали меня собственными плечами.

И в конце концов плечом к плечу, помогая друг другу, мы всетаки добрались до оазиса!

Немного совестно в этом признаваться, но, когда мы подъехали к первым пальмам Каттары, Гамаль поцеловал меня в баранку!

И зря он это сделал, честное слово! Я так растрогался, что остановился окончательно! Правда, мы были уже дома. Раненый пилот, врач, Гамаль и я. Все были спасены.

Гамаль получил орден, а я — отличную новую рессору.

Между нами говоря, я предпочитаю хорошую рессору самому высокому ордену! — со смехом закончил Капитан. — Да, — сказал он, — пусть меня лучше ремонтируют, чем награждают! А вы как считаете?

Ика с Горошком переглянулись.

— Мы? — неуверенно протянула Ика. — А нас еще никогда не ремонтировали и не награждали!…

Горошек энергично затряс головой.

— А зубной врач?

— Что — зубной врач?

— Тебе зубы чинили, — сказал Горошек, — или как это — лечили?

— А-а… тогда я предпочитаю, — уверенно сказала Ика, — чтобы меня награждали, а не чинили!

— Ты права, — поддержал ее Горошек.

И тут из тумана, где-то совсем рядом, прозвучал встревоженный голос:

— Горошек! Ика! Где вы?

— Мы здесь, папочка! — крикнула Ика, выскакивая из машины.

Горошек едва успел захлопнуть за собой дверцу.

Перед ними появилась фигура отца Ики.

— Что вы тут, собственно говоря, делали? — спросил он. — Может быть, путешествовали?

— Немножко, — буркнула Ика.

Отец рассмеялся:

— И куда же вы ездили? В Африку?

С отцом Ики можно было разговаривать Горошек тоже рассмеялся.

— Именно, — сказал он. А Ика:

— Мы были в оазисе…

— В оазисе Каттара, — объяснил Горошек. — Примерно в двухстах километрах на юго-запад от Александрии. Отец покачал головой.

— Каттара? Боюсь, вы ошибаетесь. В такую погоду скорее можно докатиться до катара верхних дыхательных путей!

— Нет! Каттара!

— Каттара?… — удивился отец. — А разве есть такой?

— Есть! — заявил Горошек.

Уже в лифте отец сказал Ике с деланным сочувствием:

— Бедная моя деточка! Знаешь, мама почему-то уверена, что речь идет именно о катаре. Она уже приготовила аспирин. И липовый цвет.

И весело подмигнул Горошку.

— Что делать, — сказала Ика, — если у тебя мама доктор…

— Спокойной ночи, — поклонился Горошек. — Он был уже у своей двери.

— Спокойной ночи. Завтра загляни, — сказали хором отец и Ика.

— Загляну, — еще раз поклонился Горошек. — Надо это продумать.

— Что? — спросил отец. — Аспирин?

Но на этот раз он не получил ответа, потому что Икина мама желала что-то сообщить об осенней эпидемии гриппа. А самое смешное было то, что и отцу тоже пришлось принять аспирин.

На всякий случай.