"Овидий Горчаков. Нина, Ниночка... (Рассказ о Нине Костериной)" - читать интересную книгу автора

само собой..."
Положа руку на сердце: я лично лишь через десять лет пришел к такому же
спасительному и мудрому выводу.
Год 1939-й. Нина поступает на геологический факультет МГУ. Почему
именно этот факультет? Из дневника ясно: Нина стремилась идти путем отца.
Отец никогда не был геологом, но был партизаном - походы, леса, горы, степи,
ночные костры, рыбалки, охота, - словом, геологический. "Весенний туман в
голове и в сердце, экзамены, частые прогулки с Гришей, любовный бред - все
отодвинулось в лиловую даль..."
Готовясь к экзаменам в институт, Нина запоем читала книги по
геологической разведке. Подумать только! Как здорово! Оказывается, Советский
Союз занимает первое место в мире по разведанным запасам железа, марганца,
нефти!.. Огромны запасы угля, бокситов, апатитов, калийных солей...
И Гриша и Лена уходят из дневника Нины. Мне было очень жаль
расставаться с ними, живыми, полнокровными, интересными. Обычно - ведь я сам
тогда писал дневник - в дневниковых тетрадях маячит один герой - автор
дневника. А у Нины живыми, трехмерными предстали передо мной и Гриша и Лена.
И вижу я их сквозь густеющую дымку времени не менее ясно и отчетливо, чем
своих собственных одноклассников...
Признаюсь, сначала мне этот Гриша Гринблат не очень понравился. В самом
деле, какого шута забивает он голову молоденьким девчонкам своими
небесталанными стихами, занимается не столько учебой и спортом, сколько
ухаживанием за Нинкой, Ленкой, Катькой и Алькой, страстно целуется с
доверчивой Ниночкой на набережной Москвы-реки! Но потом, когда я прочитал в
Нинином дневнике, что этот самый пижон Гриша одним из первых в своем классе
ушел на фронт и погиб там, зарыл там все свои мечты и свой нерасцветший
талант в каком-то безымянном окопе, я не только все ему простил, я полюбил
его, как Нину.
Книги сливаются у Нины с любовью. Любовь с книгами. Из больно
поразившего ее цвейговского "Письма незнакомки" она выписывает признание,
которое могло бы быть и признанием самой Нины. Через несколько лет. Пока
Нина только нащупывает себя в любви, потому что еще не пришла к ней, а
только ищет ее. Вот это признание: "Я любила молча. Только одинокие дети
могут всецело затаить в себе свою страсть. Другие выбалтывают свое чувство
товарищам, треплют его, поверяя своим друзьям, - они много слышали и читали
о любви и знают, что она неизбежный удел всех людей. Они играют ею, как
игрушкой, хвастают ею, как мальчики своей первой папироской..."
Вот так. Нине уже восемнадцать, и она начинает понимать, что не дело
это - бегать, вытаращив глаза, за Гришкой, поверять самые потаенные свои
тайны Ленке, обмениваться дневниками и вообще разменивать себя - нет, не на
пустяки, но беречь себя нужно, нужно, потому что трясут только спелую
яблоню, а зеленые дички приводят к дикому несварению желудка. Гриша, Жора,
Лева, Сережа... Мимо таких хороших ребят в жизни не пройдешь, беспощадно
урезан будет срок их юности - на войне они станут комбатами, командирами
батарей и дивизионов, эскадрилий и партизанских отрядов. Но Нина пока этого
не знает и не может знать.
У Нины, несмотря на всю страстность темперамента, было весьма твердое
понятие о девичьей чести. "В последнее время мы часто целовались. Он целовал
робко, но страстно. Я же ни разу не ответила ему поцелуем. Почему?
Стеснялась, было как-то смешно и неловко..." Говоря о себе в третьем лице,